Фэт-Фрумос, Золотые Кудри

Было однажды, чего не бывало дважды, а кабы не было, мы бы не ведали, прежде нас появились сказки, а при нас повелись небылицы: как блошка подковала себе ножки, извела она железа горы, а пятки остались голы, прянула под облака и все хвасталась, что легка; как муха-сестрица писать была мастерица, кто нам веры неймёт, сам без меры врёт.

Был однажды в глухой пустыне отшельник. Жил он один-одинёшенек, в соседстве с лесными зверями. И такой он был праведный, что всякий вверь, повстречавшись с ним, ему кланялся. В одно время пошёл пустынник на берег реки, которая протекала неподалёку от его хижины, и вдруг видит: плывёт по воде ящик, засмолённый, а из него плач слышится. Постоял он в недолгом раздумье, проговорил молитвенные слова, потом зашёл в воду и шестом подогнал ящик к берегу. Открыл его, — и что же там видит? Дитя месяцев двух. Вынул он его из ящика и только взял на руки, младенец замолчал. На шее у младенца была подвязана ладанка. И когда снял пустынник ладанку, то увидел внутри письмо. Прочитал он его и узнал, что младенец тот рождён царской дочерью, не миновали и её житейские волны, и, страшась родительского гнева, решила она сбыть своё детище, положила его в ящик и пустила по реке, оставив на волю божью.

Пустынник всей душой желал вырастить дитя, которое ему бог послал, но как подумал, что нечем его кормить-поить, такой на него плач напал, просто удержу нет. Стал он на колени и помолился господу. И, о, чудо великое! Вдруг в углу хижины пустила ростки виноградная лоза, росла, росла и поднялась под самую кровлю. Пустынник оглядел её и увидел на ней грозди, одни — совсем спелые, другие соком наливаются, какие ещё незрелые, а какие только в цвету. Сорвал он ягоды, дал младенцу и, когда увидел, что тот ест, обрадовался всем сердцем и возблагодарил господа. Так и кормился младенец виноградным соком, пока не подрос и не стал всё есть.

А когда он уже юношей был, пустынник научил его грамоте, собирать коренья съедобные и охотиться.

Но вот однажды призывает пустынник юношу и говорит ему:

— Сын мой, чувствую я, слабеют мои силы, стар я, ты и сам видишь. Так вот, знай, что через три дня я отойду в иной мир. Я не родной твой отец, нашёл я тебя на реке. А попал ты туда по воле матери, положила она тебя в ящичек и пустила в реку, хотела скрыть своё бесчестие, хоть и царская была дочь. Если я засну вечным сном, а распознаешь ты его по тому, как охладеет и оцепенеет моё тело, попомни, что тогда придёт лев. Не страшись его, дорогой сынок, лев выроет мне могилу, а ты покроешь меня землёй. В наследство могу тебе завещать одну только конскую уздечку. После, как останешься один, влезь на чердак, возьми уздечку, встряхни её, и на твой зов тотчас явится конь, он тебя и научит, что дальше делать.

Как сказал старец, так и сталось. На третий день простился пустынник со своим названым сыном, лёг и заснул вечным сном. Тогда сразу же явился лев, такой грозный, просто беда! Подошёл он с рычанием и, как увидел мёртвого старца, вырыл ему когтями могилу, а сын совершил погребение и потом проплакал на могиле три дня и три ночи. На четвёртый день голод напомнил ему о том, что жить надо. Встал он с могилы, сокрушённый горем, пошёл к виноградной лозе и как увидел, что она высохла, запечалился. Тут он вспомнил слова старца, пошёл на чердак, разыскал уздечку и встряхнул её. Сразу явился крылатый конь, стал перед ним и проговорил:

— Что велишь, хозяин?

Юноша рассказал коню про смерть старца всё в точности, как было, потом и говорит:

— Осиротел я теперь, дал мне бог отца и нет его в живых. Оставайся хоть ты со мной, только давай уедем в другое место, и там построим себе хижину, а то здесь, около могилы, мне всё чего-то плакать хочется.

Но конь ему на это ответил:

— Нет, хозяин, мы с тобой поедем жить к людям.

Юноша спрашивает его:

— А разве, кроме нас с отцом, есть ещё люди? И мы станем с ними жить?

— Непременно, — ответил конь.

— Если так, почему же они тут не бывают? — спросил опять юноша.

— Незачем им тут бывать, — отвечает конь. — Это мы должны к ним отправиться.

— Тогда едем! — обрадовался юноша.

А когда конь сказал ему, что надо будет одеться, потому что люди не ходят, как он, голыми, юноша призадумался. Велел ему конь всунуть руку в левое его ухо, так он и сделал. Вытащил оттуда платье, попробовал надеть, да, к досаде своей, не знал, как его надевают. Но конь помог ему, юноша оделся, сел верхом и поехал.

Вот прибыл он в ближний город и увидел множество людей, снуют они взад-вперёд. Оробел юноша от сутолоки и всё ходил с опаской, удивлялся красоте домов и всему, что видел вокруг. Но приметил, что на всё там есть свой порядок. А конь в ободрение ему сказал:

— Видишь, хозяин, здесь всяк к делу приставлен, надо и тебе свою долю искать.

Побыл он там несколько дней, с людьми осваивался, привыкал к городскому шуму, потом пустился в путь на своём коне. Ехал-ехал, пока не достиг царства волшебниц. Прибыл к волшебницам, которых числом было три, и стал проситься к ним в работники — так ему конь посоветовал.

Волшебницы сначала не хотели брать его в услужение, но потом уступили его просьбам и приняли.

Конь часто проведывал своего хозяина и однажды открыл ему, что в одном из покоев у волшебниц есть купальня, где в назначенный день, раз в несколько лет, течёт золото, и кто в нём первый искупается, у того волосы станут золотыми. И ещё сказал ему, что где-то в покоях, в сундуке, у волшебниц припрятан узел с тремя платьями, который они пуще глаза берегут. Запомнил он это, а всякий раз, когда доставалось какое трудное дело, звал коня, и тот помогал ему.

Волшебницы позволили работнику по всем покоям ходить, прибирать, подметать, только в купальню заходить не велели. Но как-то раз, когда они отлучились из дому, зашёл он туда и усмотрел всё, о чём говорил конь.

Приметил и узел с платьями, припрятанный в сундуке.

Однажды отправились они в гости к другим волшебницам, но не забыли наказать работнику, чтобы в ту самую минуту, как заслышит он шум в покоях с купальней, пусть сорвёт с крыши дранку, подаст, значит, им весть, они сразу же и вернутся. Волшебницы знали, что скоро потечёт золотая вода.

Сын пустынника дождался того часа и, когда увидел такое чудо, немедля позвал коня. Конь велел ему выкупаться, он так и сделал. И стал он теперь Фэт-Фрумос Золотые кудри. Вышел он из купальни, захватил с собой узел с платьями и пустился во всю прыть верхом на крылатом коне. И полетел конь пуще ветра, быстрее мысли. А когда миновали ворота, по всем покоям, дворцу и саду раздался такой стук да гром, что даже волшебницы услыхали и сразу вернулись домой. Как увидели, что платья на месте нет и работник пропал, погнались за ним по пятам, а когда уже совсем было настигли, очутился он вне их владений и тут остановился. Волшебницы видят, что он ускользнул от них, обозлились, что не смогли поймать, и говорят:

— Ах ты, разбойник, как же это ты нас обманул? Покажи хоть свои волосы!

Когда распустил он кудри по плечам, позавидовали ему волшебницы и сказали:

— Таких прекрасных кудрей мы ещё никогда не видели. Ну, прощай, коли так, только смилуйся, верни нам платья!

Но Фэт-Фрумос не послушался, оставил их себе вместо платы, что ему полагалась за службу.

Отсюда поехал он в город, надел на голову коровий пузырь и пошёл просить царского садовника, чтобы тот взял его в работники при царском саду. Садовник сначала и слушать не хотел, но после долгих просьб принял, заставил его землю копать, воду носить, цветы поливать, научил деревья окапывать и пропалывать клумбы. Фэт-Фрумос наматывал на ус всё, чему обучал его садовник.

У тамошнего царя было три дочери, но так он захлопотался за царскими дедами, что совсем забыл про дочерей и про то, что их замуж выдавать пора. Вот в один прекрасный день старшая его дочь сговорилась со своими сёстрами, что все они принесут по дыне к царскому столу, а дыни она сама уже выбрала. Когда царь сел за стол, пришли и дочери, каждая несла дыню на золотом подносе, и поставили их перед царём.

Удивился царь и созвал царский совет, разгадать, что же это за притча? И вот собрался совет, разрезали дыни и увидели, что одна чуть-чуть перезрела, другая — спелая, в самый раз есть, а третья ещё зелёная. Тут они и сказали:

— Государь, — пошли тебе бог долгую жизнь и многие года, — притча эта означает возраст дочерей твоего величества, пришло им время жить своим домом.

Тогда порешил царь выдать их замуж. Полетели гонцы во все концы с вестью о царском решении, и на другой день стали съезжаться сваты от разных царевичей и боярских сыновей.

А после того, как старшая дочь выбрала себе в женихи одного царевича, который показался ей самым красивым, справили богатую царскую свадьбу. И когда кончилось празднество, поехал царь со всем своим двором провожать дочь до границ её нового царства. Одна только меньшая царевна осталась дома. Фэт-Фрумос, садовый работник, видя, что и главный садовник уехал вместе с царской свитой, кликнул коня и сел на него верхом. Потом достал из узла, взятого у волшебниц, платье. — как цветы на лугу, надел его и, когда распустил золотые кудри по плечам, давай носиться по саду из конца в конец. А не заметил он, что царская дочь глядит на него в окошко, — её покои как раз в сад выходили. Фэт-Фрумос со своим конём разорил весь сад, а потом увидел, каких бед натворил своими забавами, слез с коня, надел прежнюю одёжу и стал исправлять то, что напортил.

Когда садовник вернулся домой и видел, что сад погублен, за голову схватился. Стал он бранить работника, что за садом не усмотрел, да в такой раж вошёл, чуть не побил его.

Но царская дочь видела всё, постучала в окошко и попросила садовника прислать ей цветов. Садовник как-то умудрился, насбирал кое-где цветочков, связал их и послал меньшой царевне. А она, когда получила цветы, отсыпала ему горсть золотых монет и передала наказ не трогать беднягу-работника. Обрадовался садовник такому славному подарку, расстарался и за три недели насадил сад в прежнем виде, словно ничего с ним и не было.

Немного спустя средняя царская дочь тоже выбрала себе жениха и вышла за него. Свадьбу справили, как и старшей сестре, а после празднества проводили и среднюю дочь до границ её царства. Но меньшая царевна не поехала, сидела дома, сказавшись на этот раз больной. Фэт-Фрумос как только остался один тоже вздумал повеселиться наравне с прочими придворными слугами. Но иной забавы, кроме скакуна, у него не было. Вот и кликнул он коня, надел другое платье, — как звёзды на небе, распустил кудри по плечам, сел верхом на коня и потоптал весь сад. Когда же заметил, что опять всё с землёй сравнял, надел свою убогую одежду и с плачем стал налаживать то, что напортил. Как и в первый раз хотел было садовник отколошматить работника, да меньшая царевна остановила его, попросила цветов и отсыпала ему две горсти золотых монет. Опять принялся садовник за работу и развёл сад за четыре недели.

Румынские сказки

Устроил царь большую охоту, и потому как избежал он тогда неминуемой гибели, воздвиг в лесу беседку и созвал всех бояр и придворных слуг на богатый пир, отпраздновать своё спасение. Все придворные прибыли по царскому зову, одна только царевна осталась дома.

Фэт-Фрумос, как увидел, что нет никого, кликнул коня и вздумал позабавиться — надел платье — солнце на груди, месяц на спине, звёзды на плечах, — распустил золотые кудри, сел верхом на коня и погнал его вскачь по саду, так что сад уж ничем не поправить было. Когда взглянул, что натворил, заголосил, живо надел свою прежнюю одежду, а сам и не знает, с какого конца за дело приняться. Разъярился садовник, когда пришёл и увидел такое великое разорение. Но только собрался он вздуть работника, что за садом не усмотрел, царская дочь опять постучала в окошко и попросила цветов. Садовник туда-сюда, обшарил всё как есть, нашёл два цветочка, чудом уцелевшие от копыт крылатого коня, и отослал их царевне. А она приказала простить беднягу-работника и за это отсыпала три горсти золотых монет.

Взялся за дело садовник и за четыре недели с грехом пополам управился, насадил кое-какой сад. А работнику пригрозил, что если ещё такое случится, то отдубасит его и прогонит.

Забеспокоился царь, видя, что дочь его всё невесёлая. Она даже из покоев своих выходить не желала. Порешил он выдать её замуж и стал ей нахваливать разных царевичей и боярских сыновей. Но она ни о ком и слышать не хотела. Видя такое дело, царь созвал советников и бояр и спросил их, как быть.

Те ему и ответили:

— Надо построить беседку и под ней дверцу. Пусть в неё пройдут все царевичи и боярские сыновья, и кого царевна выберет, пусть бросит в него золотым яблоком. Вот за того царь и отдаст её.

Так и сделали. Полетели гонцы во все концы с вестью о том, чтобы по царскому веленью явились все, и стар и млад, и прошли через дверцу. Все прошли, но царевна ни одного не ударила яблоком. Многие так и подумали, что не желает она замуж идти. Но один старый боярин посоветовал, чтобы и придворные слуги прошли. Вот прошёл садовник, главный повар, главный стражник, все слуги, кучера и работники, но всё напрасно, ни в одного девица не бросила яблоком. Тогда стали спрашивать, не остался ли ещё кто, и узнали, что не проходил один только плешивый работник при саде.

— Пусть и он пройдёт! — сказал царь.

Тогда позвали плешивого работника и велели ему пройти. Но он не посмел, а когда заставили и он прошёл, царевна-то и брось в него яблоком! Работник ну бежать да кричать, ему-де голову проломили. Царь видит такое дело и говорит:

— Быть того не может! Не поверю, чтобы моя дочь выбрала плешивого!

Конечно, не желал он отдавать свою дочь за работника, хоть она и бросила в того яблоком.

Тогда заставили всех второй раз проходить. И во второй раз царевна бросила яблоком в плешивого, а он опять убежал, схватившись за голову. Царь сильно опечалился и снова отступился от своего слова, велел всем в третий раз проходить. Как увидел царь, что и в третий раз бросила она яблоком в плешивого, внял своим советникам и выдал за работника дочь.

Свадьбу справили втихомолку, а потом царь прогнал их обоих, не пожелал с ними знаться и сноситься и только уж скрепя сердце пустил их жить на царский двор. Отвели им лачугу в самом конце двора, а работника сделали дворовым водовозом. Все царские слуги насмехались над ним и всякий мусор к его лачуге сваливали. Зато крылатый конь доставил молодым такие сокровища, какие только на свете есть. В царских палатах того не было, что они у себя в лачуге имели.

Царские сыновья, которые сватались за меньшую царевну, разобиделись, что опозорила их царевна, выбрав плешивого, и сговорились между собой двинуть на царя большое войско. Сильно загоревал царь, услышав о таком решении своих соседей. Но что делать? Надо готовиться к войне, никуда не денешься.

Оба царских зятя собрали свои войска и пришли ему на подмогу. Фэт-Фрумос послал свою жену попросить у царя позволенья тоже пойти на войну. Но царь прогнал её и сказал:

— Ступай прочь, неразумная! По твоей вине смущают мой покой. И видеть вас обоих не желаю, нечестивцы!

Однако после долгих просьб царь смиловался и дал приказ, пускай младший зять хоть воду для войска возит. Затем снарядились все и двинулись.

Фэт-Фрумос в убогом своём платье, верхом на захудалой кляче заехал вперёд. Войско настигло его возле трясины, где его лошадёнка увязла, а он всё силился вытянуть её, то за хвост тащит, то за голову, то за ноги. Посмеялись над ним и войска, и царь со старшими зятьями, и проехали вперёд. А когда пропали они из виду, Фэт-Фрумос вытянул кобылу из трясины, кликнул своего коня, надел платье, — как цветы на Лугу, и отправился на бранное поле. Прибыл туда, поднялся на ближнюю гору посмотреть, какая сторона сильнее. Как сошлись войска, так и схватились, а Фэт-Фрумос, видя, что вражеское войско и числом больше и сильнее, ринулся на него с горной вершины, завертелся вихрем в самой гуще войска с палашом в руке и ну рубить направо и налево. И такого нагнал он страху своим пылом, блеском платья и полётом коня, что всё вражье войско бросилось врассыпную, кто куда. А царь, видя такое чудо, возблагодарил господа за то, что послал на подмогу ангела, который избавил его от погибели, и, довольный, повернул к дому. По дороге опять им попался Фэт-Фрумос, переодетый в работника, он всё силился вытащить клячу из трясины. Тут, на радостях, царь приказал:

— Подите-ка вытащите горемыку из болота!

Не успели толком отдохнуть, дошла до царя весть, что враги идут на него с ещё большим войском. Приготовился он к войне и отправился им навстречу. Фэт-Фрумос опять попросился со всеми, и опять его обругали. Но как только он добился позволенья, тронулся на своей клячонке. И на этот раз посмеялись и потешились над ним, когда увидели, что снова он увяз и никак не вытянет клячу из болота. Оставили его позади, но он и теперь раньше их прибыл на поле боя, обернувшись Фэт-Фрумосом, верхом на крылатом коне, одетый в платье, как звёзды на небе.

Войска ударили в литавры и в зурны и сошлись, А Фэт-Фрумос видя, что враги сильнее, устремился с горы и обратил их в бегство. Царь опять повеселел и повернул домой, возблагодарив господа за помощь, и снова приказал воинам вытащить из болота горемыку водовоза. Опять у него отлегло от сердца после победы.

Закручинился, загоревал царь, когда услышал, что враги в третий рае двинули войска, ещё больше числом, чем прежде; подступили они к границам его царства, и столько их было, как травы в поле, как листьев в лесу. Обуял царя такой плач, что и не приведи бог, и плакал он до тех пор, пока глазами не ослаб. Потом стянул свои войска и двинулся в бой, уповая на господа бога.

Отправился и Фэт-Фрумос на водовозной кляче. А когда войско прошло мимо, посмеявшись над ним, что не может он вытянуть клячу из болота, надел он платье — солнце на груди, месяц на спине, звёзды на плечах, — распустил золотые кудри, сел верхом на коня и в один миг очутился на горе, где и стал дожидаться, что-то будет.

Сошлись войска с трёх сторон и ударились. И рубились ретивые воины безо всякой пощады. А когда день стал клониться к вечеру и увидел Фэт-Фрумос, что вражеское войско одолевает царское, ринулся он с горы, словно молния, врезался в самую гущу, и устрашились тогда враги и дрогнули. Рассыпались, как вспугнутые воробьи с конопли, и побежали сломя голову. Фэт-Фрумос гнался за ними по пятам и косил их как траву. Царь увидел у него кровь на руке — а это Фэт-Фрумос сам поранился, — и дал ему свой платок перевязать руку. А потом, когда миновала опасность, все повернули домой.

По дороге они застигли Фэт-Фрумоса в болоте и опять его вытащили. Только прибыли домой, заболел царь глазами и ослеп. Призывали к нему всех лекарей и всех мудрецов-звездочётов, но никто царю не помог.

Вот однажды пробудился царь от сна и рассказывает, что явился к нему во сне старец и сказал, будто если испить молока дикой красной козы и омыть им глаза, то вернётся к нему зрение.

Услыхали про это два старших зятя и отправились на поиски, а младшего не только не позвали с собой, даже не позволили вместе с ними поехать. Но Фэт-Фрумос кликнул своего коня и поехал на нём во мхи и болота. Отыскал он стадо диких красных коз, подоил их, а на обратном пути надел пастушье платье и зашёл вперёд свояков с полным кувшином молока, только молоко-то было овечье. Свояки его спрашивают:

— Не молоко ли у тебя в кувшине?

А он им и говорит:

— Да.

Прикинулся, будто вовсе не знает их и будто несёт молоко царю, которому приснилось во сне, что вернётся к нему зрение, если омыть глаз козьим молоком.

Свояки попробовали предложить ему денег за молоко. Но пастух им ответил, что молоко непродажное. А если хотят они получить молоко дикой красной козы, то пусть назовутся его рабами, а он им поставит на спину свою печать. Хоть, мол, и не чает с ними встретиться.

Свояки рассудили, что раз они сами цари и царские зятья, то им всё нипочём, потому и позволили поставить себе на спины печать, взяли у него молоко и пошли. А по дороге говорят меж собой:

— Если этот дурень попробует что сказать, мы объявим, что он не в своём уме, и всё равно нам скорее поверят, чем ему.

Вернулись они, значит, к царю, отдали ему молоко, омыл он глава, испил того молока и ничуть ему не помогло. После того приходит к царю меньшая дочь и говорит:

— Батюшка, вот молоко, его добыл мой муж, омой им глаза, прошу тебя.

А царь ей отвечает:

— Какими такими подвигами отличился твой безмозглый муженёк? Можно ли ждать от него проку? Старшие мои зятья и то не смогли ничего сделать, а они вон как выручили меня на войне. Где ему, бездольному, мне помочь? И потом, я же говорил вам, чтобы вы не смели являться ко мне! Как ты дерзнула ослушаться моего приказа?

— Я приму любое наказание, которое ты велишь положить мне, батюшка, только прошу, омой глаза молоком, что тебе посылает твой покорный слуга.

Царь, видя, что дочь так усиленно упрашивает, смягчился и взял то молоко, которое она принесла, а потом омыл им глаза один день, другой и, к великому своему удивлению, почувствовал, что начинает видеть словно сквозь сито. А когда омыл и на третий день, то стал видеть совсем хорошо. После исцеления задал пир всем боярам и царским советникам и по их просьбе позвал и Фэт-Фрумоса и посадил его на конец стола. И вот, когда гости веселились и угощались, поднялся с места Фэт-Фрумос, испросил царского позволенья и сказал:

— Великий государь, могут ли рабы сидеть за столом вместе со своим господином?

— Никак нет, — ответил царь.

— Тогда, если так, и коли ты слывёшь человеком справедливым, яви и мне справедливость и прикажи встать двоим из гостей, что сидят по правую и по левую руку твоего величества, они мои рабы. А если не веришь мне, посмотри сам и увидишь, что на спинах у них печать обозначена.

Услыхали это царские зятья, обмерли со страху и повинились во всём. Сразу велели им выйти из-за стола, и остались они стоять.

А под конец пиршества Фэт-Фрумос вынул платок, который вручил ему царь на поле боя.

— Как это мой платок попал к тебе в руки? — спросил царь. — Я давал его ангелу господню, который нам помог на войне.

— Нет, великий государь, ты мне его дал.

— Ну, если так, значит, ты и помогал нам?

— Да, великий государь.

— Не поверю, — сразу сказал царь, — если ты не покажешься в том самом виде.

Встал он тогда из-за стола, пошёл, надел самое лучшее платье, распустил кудри по плечам и предстал перед царём и перед всеми гостями. Как увидели его гости, сразу повскакали с мест и диву дались: Фэт-Фрумос был таким молодцом и таким красавцем, что на него, как на солнце, во все глаза не взглянешь — ослепит.

Похвалил царь свою дочь за хороший выбор, потом сошёл с царского трона и возвёл на него своего зятя Фэт-Фрумоса. А он первым делом отпустил свояков, и после этого по всему царству пошла великая гульба и славный пир.

Был и я на том пиру, колол вертелом дрова, носил воду решетом, шутки подсыпал ведром. Меня щедро наградили: дали пирожка кусок с воробьиный носок да сто сот тумаков — по вине говорунов.

Иляна-Косынзяна

Перевод С. Кульмановой

Дело было в старину, когда ещё жил на свете дедушка Мороз, бел как снег. В то время жил один царь, богатый, как и полагается царю. Имел он при себе сына по имени Ионицэ Фэт-Фрумос. Разные забавы любил Ионицэ, и поплясать любил, и музыкантов послушать, но милее всех забав ему были кони. Частенько ездил Ионицэ пасти коней на луга. А надо вам сказать, что лучшее царское пастбище с клевером было возле озера Волшебниц. Из того озера порой выходили волшебницы чтобы показаться людям.

Вот однажды поехал Ионицэ с табунщиком пасти коней на луг у озера Волшебниц. Ионицэ прилёг на берегу и уснул, а табунщик за конями присматривал. Вдруг расступилась вода в озере, вышла на берег волшебница в образе девичьем, собой такая красавица, другой подобной в целом свете не бывало. Подходит она к Ионицэ, целует его и говорит:

— Пробудись, милый друг!

Однако Ионицэ не проснулся. Девица стала слёзы ронять, опять его целует, а он всё не просыпается.

Разобиделась волшебница, вернулась в озеро и пропала под волнами.

После того как насытились кони, табунщик разбудил Ионицэ, и поехали они верхами домой. По пути рассказал табунщик царевичу про всё, что делала волшебница. Подосадовал тут на себя Ионицэ, как это он проснуться не смог.

На другой день опять они отправились на пастбище. Ионицэ теперь уж решил вовсе не спать, да сладкий сон, сморил его поневоле. Ведь недаром загадку загадывают: «Что слаще всего на свете?»

Вышла из озера волшебница, поцеловала Ионицэ, уж чего только не пробовала, чтобы разбудить его, да всё понапрасну. Так и ушла в слезах и пропала в озере.

Табунщик и в этот раз подглядел, что проделывала волшебница. Вроде бы и сам подосадовал на царевича. Потом разбудил Ионицэ, поехали они домой, и тут он рассказал, как целовала Ионицэ волшебница и как плакала, не добудившись его.

На третий день опять поехал Ионицэ с табунщиком на пастбище к озеру Волшебниц. Ионицэ ходит, прогуливается взад-вперёд по бережку, лишь бы не заснуть, а сам ждёт не дождётся, когда выйдет из озера волшебница. И что же он вдруг надумал? Взял да лёг на траву и посматривает на озеро. Ну, и готово дело. Сон опять одолел его. Ионицэ спит непробудно. А из озера вышла волшебница, подходит к нему, целует, хочет разбудить, и плакать-то принимается, прямо не знает, что и делать. Потом уж видит, что никак ей не добудиться его, и говорит:

— Отныне я больше не приду!

Сняла кольцо у Ионицэ и надела себе на палец, а свой именной перстень ему на палец надела и после того скрылась в озере.

Немного спустя является табунщик, будит Ионицэ и рассказывает всё, как было.

Ионицэ чуть не помер с досады. Глянул потом на палец, видит — чужое кольцо, а на кольце том написано: «Иляна-Косынзяна, коса золотая, в косе дивный цвет воспевает, тридевять царств внимают».

Ионицэ только того и надо было. Пришёл он домой и роздал всё своё имение бедным. Справил себе пару железных постолов, взял стальную клюку и пошёл странствовать по свету, попытать вестей об Иляне-Косынзяне.

Сначала прибыл Ионицэ к зятю, за которым была меньшая его сестра, и спрашивает:

— Не слыхал ли ты случаем про Иляну-Косынзяну?

— Нет, — ответил ему зять.

Ионицэ продолжает свой путь дальний и приходит ко второму зятю, за которым средняя была сестра. Спросил зятя, не знает ли он чего про Иляну-Косынзяну.

— Откуда мне знать? Про неё только сказки сказывают, — ответил ему зять.

Да ведь любовь куда не заведёт человека! Подтянул Ионицэ потуже ремни на постолах, взял свою стальную клюку и пошёл себе дальше, куда сердце летит.

Наконец дошёл он до третьего зятя, за которым старшая была сестра. Спросил и его:

— Ты много на своём веку видал и слыхал, стало быть, знаешь и про Иляну-Косынзяну.

— Покамест не слыхал, чтобы кому-нибудь довелось побывать у Иляны-Косынзяны, разузнать, где она есть, — ответил ему зять. — Воротись-ка ты лучше домой, нечего попусту ноги ломать да худую славу наживать.

Смолчал Ионицэ и затаил про себя, какая у него тоска на сердце. Без дальних слов распрощался и пошёл дальше. Много гор и долин, много тёмных лесов и равнин исходил Ионицэ. Кого ни встречал, кого ни спрашивал про Иляну-Косынзяну, никто не сумел ничего сказать о ней.

— Что мне за житьё без Иляны? Так и буду идти, покуда земной простор не кончится, покуда свет да небушко не скроются, — говорил сам с собой Ионицэ.

Шёл он, шёл и устали не знал. А на уме у него всё Иляна была. Иной раз почудится ему, будто вот она, впереди, но потом видит, нет, показалось только.

Так думал он свою думу и поднимался на гору, пока не добрался до вершины. А солнце бывало в тех местах только на закате. По другую сторону горы была тёмная пещера. Вступил туда Ионицэ Фэт-Фрумос, шёл, шёл и ни один жив-человек ему не попался, только змеи да всякие звери сновали туда и сюда, но Ионицэ не побоялся их.

Наконец завидел он, вдалеке свет брезжится, и свернул в ту сторону. Прибавил шагу, и вот доходит он до мельницы, какой на всём долгом пути своём не видывал. В быстрой реке черней сажи вода бежит, мельничные колёса гонит, они лётом летают.

То-то обрадовался Ионицэ! Зашёл на мельницу, но людей там не видать, как обычно на мельницах. И не зря говорится: пропащая та мельница, куда народ не захаживает. Посмотрел он направо, посмотрел налево, и попался ему на глаза старик — таких древних лет, что веки себе крючьями поднимал. Старик тот не поспевал ссыпать муку в мешки, так скоро она прибывала.

— Здравствуй, дедушка! — сказал Ионицэ старику.

— Здорово, молодец! — отвечал старик. — А скажи на милость, каким ветром тебя сюда занесло? На эту мельницу нога человечья не ступала.

— Да, знать, уж суждено человеку исходить белый свет, чтобы всё изведать. Прошёл вот и я, да пока никто не сумел мне сказать того, о чём я спрашивал. Может, ты, дедушка, скажешь, ты давно на свете живёшь.

Старик поднял крючьями веки, воззрился на Ионицэ и потом спросил, что ему надобно. Ионицэ ответил:

— Не слыхал ли ты чего про Иляну-Косынзяну?

— Так ведь мельница-то её, на неё одну я и мелю день-деньской. Девять беркутов доставляют на мельницу по четыре мешка зерна каждый, и за день всё надо смолоть.

Отлегло у Ионицэ от сердца, и силы сразу прибавилось. Ну потом, слово за слово, разговорился и подружился со стариком. А под конец выпросил у него позволенье за мукой смотреть и в мешки её ссыпать. Сам старик прилёг на мешки и, конечно, сразу уснул — очень уж он натрудился. Ионицэ только того и дожидался. Живо насыпал муку в мешки, а в один мешок сам влез и зашил его изнутри.

Между тем прибыли беркуты, подняли великий шум, стали кричать, окликать старика:

— Готова ли мука?

Старик еле пробудился от сна, поднял веки, и туда смотрит, и сюда заглядывает, юноши нет как нет. Бился, бился сонный старик, насилу взвалил мешки беркутам на спины, а те помчали домой пуще ветра, быстрее мысли.

Старик, известное дело, остался на мельнице пребывать — видно, там суждено ему было смерти дожидать. И долго, сердечный, ломал голову, куда мог юноша подеваться, в реку ли канул, или опять выбрался на вольный свет, к земным жителям.

Но Ионицэ был в надёжном месте. Беркуты доставили мешки к Иляне-Косынзяне и отдали их повару. Тот вспорол один мешок, как раз тот самый, где Ионицэ был. До смерти напугался повар, когда Ионицэ вылез из мешка.

— Да как же ты, мирской человек, попал сюда, скажи на милость?

— Про то, знай, молчи, — отвечал ему Ионицэ и показал перстень, а на перстне написано: «Иляна-Косынзяна, коса золотая, в косе дивный цвет воспевает, тридевять царств внимают».

Не сказал больше ничего повар и оставил Ионицэ у себя при доме.

Вот в один день понадобилось повару печь хлебы на Иляну-Косынзяну, иного-то хлеба она и в рот не брала. Ионицэ и говорит ему:

— Дай-ка я испеку, увидишь, какой хороший хлеб будет!

— Ладно, — говорит повар.

Тут, как взялся Ионицэ за дело, засучил рукава и давай тесто месить, живо-готово поставил хлебы в печь.

Вынул повар готовый хлеб из печи и никак надивиться не может, до того воздушен тот хлеб получился.

Вот понёс он его Иляне, и только это она взяла хлеб в руки, сразу спрашивает:

— Кто испёк такой славный воздушный хлеб?

— Кто же ещё испечёт? Я испёк, — отвечает повар.

После того как вышел весь хлеб, повар сызнова печь собирается. Взялся Ионицэ за стряпню и сготовил хлеб вдвое лучше прежнего. Долго удивлялась Иляна, что хлеб раз от разу всё лучше. А хлеб-то убывал скорее, чем прежде, — конечно, разве хороший хлеб залежится?

Понадобилось повару печь в третий раз. У Ионицэ сердце так и запрыгало от радости. Наготовил он третью печь хлеба, однако, на этот раз недолго думая взял да и запёк в один каравай перстень Косынзяны.

Повар опять понёс хлеб Иляне-Косынзяне. Разломила она каравай пополам, перстень-то и выпал. Иляна подняла его, признала, а потом и спрашивает повара:

— Кто испёк хлеб?

Повар мнётся, юлит, вертит, ну да под конец пришлось ему сказать что хлеб-то Ионицэ испёк.

Немедля послала Иляна повара за Ионицэ, привели его к ней в дом, и как увидела она суженого, поцеловала, потом велела дать ему платье, золотом шитое, — его-то прежнее немытое было.

Спустя две недели обручилась Иляна с Фэт-Фрумосом и задала такой славный пир, что весть о нём разнеслась за тридевять земель.

После свадьбы Ионицэ получил от Иляны все ключи. Стал он теперь полным хозяином всех её покоев. Только от одного подвала не дала ему Иляна ключа. Через несколько дней захотел Ионицэ узнать, что же такое в том подвале. Вот просит он ключ; Иляна даёт ему и тот ключ. Пришёл к подвалу, отпер его Ионицэ и заглянул внутрь, да вдруг слышит, из бочки зычный голос раздаётся, велит открыть дверь пошире. Только Ионицэ успел отворить дверь, сорвались с бочки все обручи один за другим, да как вымахнет оттуда змей, словно гора великая, и прямиком к Иляне-Косынзяне. Подхватил её и унёс за тридевять земель.

Ионицэ давай слёзы проливать, а что толку после пожара да по воду? Теперь сызнова надо искать Иляну-Косынзяну. Опять обул он свои железные постолы, взял стальную клюку и пошёл Куда глаза глядят. Идёт это наш молодец, идёт, остановится и пригорюнится, да ведь сам виноват, пенять не на кого. После долгих мытарств приходит Ионицэ к святой Пятнице и стучится в дверь. Говорит ему святая Пятница:

— Коли ты добрый человек, заходи, коли недобрый, так чтоб духу твоего тут не было, у меня на то псица есть со стальными зубами, всё равно загрызёт тебя.

— Добрый я человек, — отвечал Ионицэ.

Впустила его святая Пятница и потом спросила, что ему надобно. Ионицэ рассказал ей, как и что случилось. Долго смотрела на него святая Пятница, выслушав его рассказ, словно хотела сказать: «За глупой головою и ногам нет покою». Да промолчала, а потом и говорит:

— Ну да ничего, не теряй надежду, на вот лук, со временем он тебе пригодится.

Ионицэ взял этот лук и пустился в путь. Шёл он, шёл по разным землям, дальним сторонам, не приведи бог нам, и добрался до избушки, над ней вороны каркают, кругом волки воют, — край света, да и только.

Заходит туда Ионицэ, а навстречу ему бабка, как есть ведьма — ноги у ней лошадиные, зубы стальные, руки как грабли. Увидала его и спрашивает, зачем это он явился. Так и так, говорит Ионицэ, хочу в работники наняться.

— Что ж, ладно, — говорит старуха. — Мне как раз нужен работник, возьму тебя, только всего и дела — всякий вечер угонять да пригонять кобылу с пастбища.

На том и поладили. А год в те поры был три дня, и прикинул тут Ионицэ, что год — не век. Под вечер велела ему старуха отвести кобылу на пастбище, да строго-настрого наказала хорошенько стеречь её, а не укараулит, так голова долой. Ионицэ сел верхом на кобылу и — на пастбище, однако, не забыл и лук с собой прихватить.

Едет Ионицэ, а навстречу ему птица с перебитой ножкой. Как увидел он её, натянул лук, подстрелить хотел, а птица ему и говорит:

— Не тронь меня, а лучше перевяжи мне ножку, когда-нибудь я тебе пригожусь.

Смиловался Ионицэ над пичужкой, перевязал ей ножку и поехал дальше. Вот приехал он на пастбище, подумал-подумал, да и не стал слезать с кобылы, чтобы не упустить её.

Чудодейная кобыла знай себе пасётся, а Ионицэ дремлет у неё на спине. Потом вдруг ссадила она Ионицэ на камушек, сама же обернулась птицей, полетела в лес вместе с другими птицами и принялась там распевать.

Под утро просыпается Ионицэ, глядь — сидит уж он не на кобыле, а на камушке, и в руке у него уздечка. Начал он плакать, да так жалобно, что даже птицы петь перестали.

Как вдруг явилась перед ним та самая пичужка, которой он ножку перевязывал, и говорит ему:

— Нечего тебе бояться, кобыла сама к тебе придёт.

Приказала тогда пташка всем прочим птицам петь да искать, не сыщется ли среди них залётная птица, — тогда изгнать её и к Ионицэ доставить. Как запели все птицы, так по пенью узналась залётная птица. Немедля изгнали её и к Ионицэ доставили. Увидел он её, стегнул уздечкой по голове и проговорил:

— Эй, бабкина кобыла, не будь ты птицей, а будь по-прежнему кобылой!

Птица обернулась кобылой, Ионицэ сел на неё верхом и вмиг очутился у бабкиного дома.

Видит бабка кобылу, не знает, что и делать от злости, пошла, отстегала её хорошенько и пригрозила, что если она и в другой раз сыщется, то несдобровать ей.

На второй вечер опять Ионицэ гонит кобылу на пастбище, и кто же вдруг ему попадается? Бедняга-заяц с перешибленной лапой. Ионицэ достаёт лук, хочет его подстрелить, а заяц и говорит:

— Не стреляй, лучше перевяжи мне лапу, когда-нибудь я тебе пригожусь.

Ионицэ перевязал ему лапу и отпустил.

Вот прибыл он на пастбище, пустил кобылу на траву, сам верхом сидит, а чтобы не заснуть, положил себе репьёв за ворот. Да что там, сон всякому сладок, одолеет, когда и не ждёшь. Уснул Ионицэ, кобыла оставила его на камушке с уздечкой в руке, сама же обратилась в зайца и устрекнула в лес вместе с другими зайцами.

После, как проснулся он, видит, кобылы нет, стал плакать да голосить, так что по полям, по лесам стон пошёл. Тогда прибегает к нему хромой зайчишка и говорит:

— Положись на меня, мы тебе её вмиг сыщем.

Поскакал тот заяц и собрал всех зайцев, оглядел их и узнал пришлого зайца по зубам, слишком они широки были. Стал он его кусать-щипать до тех пор, пока пришлый заяц не пустился вон из лесу. А Ионицэ уже тут как тут.

— Эй, — кричит, — бабкина кобыла, не будь ты зайцем, а будь по-прежнему кобылой!

Потом стеганул его уздечкой, и заяц обратился в кобылу. Сел Ионицэ на неё верхом и — домой. А бабка в ту пору поставила на огонь котёл с водой, закипела вода, она ждёт, вот воротится Ионицэ домой без кобылы, тут-то она и сварит его заживо. Как увидела кобылу, чуть не лопнула от злости, прикусила язык здоровенными своими зубищами, ни словечка не сказала. Идёт это наша бабка к кобыле и ну охаживать её калёным железным прутом до седьмого поту, потом опять строго-настрого наказала ей хорошенько спрятаться, чтобы и сыскать нельзя было.

На третий вечер снова отправился Ионицэ с кобылой на пастбище и опять заснул, словно околдованный. Кобыла теперь обернулась старым дубом посреди леса, а корни его пришлись прямо на то место, где спал хромой заяц. Бедняга и проснулся.

Когда пробудился от сна Ионицэ, кобылы и след простыл. Загоревал он пуще прежнего. Сам видел, какая бабка-то лютая.

Но, как говорится, на большую беду и подмога велика.

Подоспели тут чудодейная птица и хромой заяц и говорят ему:

— Не горюй, вон у тебя какая славная дубинка, стучи ею по всякому лесному дереву и сыщешь свою кобылу.

Ионицэ так и сделал. Когда ударил он по старому дубу, тот вдруг как завертится, а Ионицэ ему и говорит:

— Стой, бабкина кобыла, не будь ты дубом, а будь по-прежнему кобылой!

Обратился дуб в кобылу, Ионицэ и поехал домой. Старуха только завидела его на кобыле, заскрежетала зубами что есть силы, все зубы у ней и покорёжились.

Так вот и год сравнялся. Ионицэ и говорит бабке:

— Ну что, хорошо я тебе служил?

— Хорошо, — отвечает бабка. — Пойдём теперь на конюшню, выберешь себе коня, как у нас и было уговорено. Только прежде поешь, а то ты, видать, голодный.

Ионицэ принялся за еду, и, когда уписывал за обе деки, залетела в окно та самая пичужка, которой он ножку перевязывал, и быстро шепнула ему:

— Выбирай себе самого что ни на есть захудалого коня!

Поевши, пошёл Ионицэ с бабкой на конюшню и тут каких только коней бабка ему ни показывала: и вороных, и караковых, и серых, ну, словом, всяких, и велела ему выбрать одного.

А в самом конце конюшни был один конь, такой ледащий да шелудивый, глаза бы на него не глядели.

— Вон того мне дай, — сказал Ионицэ.

— Да как же я тебе эдакого безобразного коня дам? — отвечает бабка. — Бери другого, какого хочешь.

Однако Ионицэ только того коня и пожелал взять, и пришлось бабке отдать его.

После того как заполучил Ионицэ коня, попрощался с бабкой и тронулся в путь. А конь такой захудалый, что еле он на нём со двора выбрался. Ну, да тужить не о чем!

Как заржал шелудивый тот конь и превратился в такого славного скакуна, хоть под облака на нём лети. Имел тот конь четырнадцать селезёнок и потому никогда не уставал.

Ионицэ сел на него и только успел подумать об Иляне, сразу и очутился возле змеева дворца.

Иляна несла воду из колодца, и, когда увидела Ионицэ, кинулась к нему, стала обнимать, целовать. Признала, значит. Потом сели оба на коня и давай тягу.

Но змей мигом проведал это, живо вскочил на своего коня и помчал, полетел без памяти, только бы догнать их. После уж видит, что не нагнать их никак, крикнул тогда коню Ионицэ, чтобы сбросил тот своего седока, а за это будет он его в молоке купать, овсом да сахаром кормить. Ионицэ, в ответ крикнул змееву коню, что будет кормить его клевером-травою, омывать утренней росою.

Как услышал это тот конь, грянул змея оземь, разметал на мелкие клочья, растоптал копытами, а потом помчался и нагнал коня Ионицэ.

Ионицэ пересел тогда на змеева коня, а Иляна-Косынзяна осталась на прежнем коне, и вот ехали они, ехали по разным землям, дальним сторонам, не приведи бог нам, миновали тридевять границ и очутились опять дома.

После того как прибыли они в палаты Иляны, справили опять свадебный пир и собрали чуть не весь мир. Были на той свадьбе и все волшебницы из озера, пели они и плясали так, что ни на небе, ни на земле подобного веселья не бывало.

Коли не умерли молодые, так и по сей день живут.

Сел я на калёную головешку верхом и говорить не знаю о чём, сел я верхом на пилу на ржавую и поведал вам быль небывалую.