Жадный Канчуга

Нельзя у мертвых брать – грех большой. Мертвых пищу злые духи стерегут, – говорит себе Канчуга. – Ну да ничего! Их много – я один. На меня набросятся, друг с другом столкнутся, между собой передерутся, про меня забудут!»

Пошел Канчуга в юртах еду собирать.

Квашеную бруснику, нерпичий жир, соленую черемшу, сохатиное мясо, осетриные брюшки, сарану сушеную, черемуховые лепешки со всего стойбища собрал. Сидит и ест.

А в юрте Конги голодные дети плачут.

Пришел тут к стойбищу тигр. Через спину перекатился, человеком стал. Глядит: не курится дым, не ходят люди, не гремит бубен, не слышно собак – мертвые все лежат. Пришел по брату Конги поплакать, а тут слез не напасешься: столько покойников в стойбище.

Слышит тигриный человек – кто-то в юрте Конги плачет. Дверь открыл. Детей, увидел. На руки взял. По стойбищу пошел, живых искать. Никто на его зов не откликается...

К юрте Канчуги подошел тигриный человек. Дверь дернул – не открывается. А слышно – кто-то возится.

Постучал.

Услыхал Канчуга стук. Подумал, что дети Конги из своей юрты выбрались, пришли, есть просят. Жует Канчуга, давится, полный рот набивает... Едва прожевал, кричит:

– Уходите, не просите: самому есть нечего! Сказал тогда тигриный человек:

– Э-э, Канчуга, ты закон лесных людей забыл: слабому – помоги, голодному – дай, сироту – приюти! Так жили удэ. Так жить будут. Не место тебе, среди простых людей! Три раза ты умирать от страха будешь. Тело твое все меньше становиться будет, а жадность – все больше. Так с тобой будет, пока не исчезнешь совсем!

Через спину перекатился, тигром стал. Детей на спину посадил, в тигриное стойбище унес. Говорит своим сородичам:

– Вот дети моего дяди. Кормить их некому... Стали тигры детей кормить. Самые лучшие куски детям отдавали. Стали дети расти. Новое имя детям дали, чтобы черная смерть со старым именем следом не пришла на новое место. Девочку Инга назвали, мальчика – Егда.

Скоро выросли дети.

Инга рукодельницей стала. Егда охотником стал...

Вот время пришло, старый тигр с ними через тигриную дорогу переступил, дорогу простых людей показал, закон рассказал, как жить, чтобы все хорошо было. И в свое стойбище ушел.

А Инга с Егдой пошли к людям.

Мимо стойбища отца прошли. К стойбищу тропинки травой заросли. Егда пучок сухой травы над тропинкой привязал, чтобы мимо шли люди, не останавливаясь. .

Это то, что с детьми было.

А с Канчугой вот что случилось. Когда тигриный человек слово сказал, вытянулся у Канчуги нос, выставились изо рта клыки, на горбу щетина выросла, а на руках и ногах – копыта. Кабаном стал Кан-чуга. Ростом меньше стал, а жадности у него прибавилось. Сожрал он все, что в юрте было. В тайгу побежал. Роет корни, грызет, молодую траву обгрызает, желуди ищет, жрет, от жадности давится – все наесться не может, хрустит, грызет, а все не сыт. И во сне чавкает, сопит, жует: снятся ему желуди, птичьи потроха и всякая другая еда. Как проснется, так опять за еду, а брюхо – все пустое!

Так в тайге и повстречали Канчугу Инга с Егдой, когда шли от тигровых людей.

Увидал Канчуга брата с сестрой, думает: Съем я их – сытым наконец стану! Бросился он на родичей Конги.

Взмахнул Егда копьем – умер кабан-Канчуга от страха. Через спину перекатился – рысью стал. Пасть раскрыл, зубы оскалил, на Егду бросился, съесть его хочет...

Опять взмахнул Егда копьем – и умер от страха рысь-Канчуга. Через спину перекатился – крысой стал. Ростом меньше, а жадности все больше. Красные глаза вытаращил, голым хвостом по земле бьет, зубы свои острые выставил, кинулся на Егду, думает: Вот его съем – сытым стану! Махнул Егда на крысу рукой. Подох от страха в третий раз Канчуга. Через спину перекатился – жуком-древоточцем стал. Таким жуком, которые столетние сосны сжирают, в пыль да труху обращая. Загудел жук, крылья расправил, усами шевелит, ножками сучит. Налетел он на Егду, на лоб сел, рот разевает, думает парня заглотить живьем.

Рассердился тут Егда-парень:

– Коли злости у тебя не убывает и жадности не убавляется, сам себя вини, а не меня – я перед тобой не виноват!

Сказал так и хлопнул себя по лбу.

Только мокрое место от жука осталось.

Пропал совсем жадный Канчуга, пожалевший пищу для детей. От их руки погиб. И никому его не жалко было.