Ребёнок из теста

Чытчытыл-бей упал в кувшин с молоком, молоко вылилось на пол, отец и мать рвут на себе волосы. Кому же вздыхать, как не мне?

Услышала жалобы соловья роза, побледнела, поблекла и лишилась цвета и запаха.

Заметил это тополь, склонился к розовой ветке и коснулся ее своими ветвями:

— Розовая ветка, розовая ветка! Ты алая в этом мире, ты зеленая в этом мире! Почему же ты увяла, побледнела?

Ветка ответила:

— Не спрашивай, тополь, не спрашивай. Чытчытыл-бей упал в кувшин с молоком, молоко вылилось на пол, отец и мать рвут на себе волосы, стоны соловья зажгли горы и камни, а может ли роза разлучиться с соловьем? Вот я и потеряла свой запах!

Услышал ее слова тополь, и засохли его ветки, опали его листья.

Увидел это источник:

— О тополь, серебристый тополь! Что с тобой? Лето еще не прошло, осень еще не настала, а ветки твои уже засохли и потерял ты листья!

Печаль тополя была так сильна, что согнулся он до земли:

— Не спрашивай, источник, не спрашивай. Чытчытыл-бей упал в кувшин с молоком, молоко вылилось на пол, отец, мать его рвут на себе волосы, стоны соловья зажгли горы, камни, розовая ветка потеряла свой цвет и запах... А я теряю свои зеленые листья!

Пастуший источник, услышав жалобы тополя, заплакал кровавыми слезами.

А в то самое время Кельоглан с посохом в руке шел за водой к источнику. Как увидел, что бьет кровь из источника, застыла у него кровь в жилах.

— Источник, источник, печальный источник! Огонь какого Керама зажег тебя, отчего ты истекаешь кровью? — спросил он.

Источник ответил:

— Не спрашивай, Кельоглан, не спрашивай! Чытчытыл-бей упал в кувшин с молоком, молоко вылилось на пол, стоны соловья зажгли горы и камни, розовая ветка потеряла свой цвет и запах, даже тополь стал ронять свои ветки, листья... Я же плачу кровавыми слезами.

Услышав это, Кельоглан так ударил своим посохом по камню, что сломал его, и так заплакал, что глаза его стали двумя источниками.

Увидел это старый пастух.

— О Кельоглан, о плешивый оглан, — сказал он. — Человек даже топором не бьет по камню, а ты ударяешь по нему своим посохом. Что случилось, почему ты так льешь слезы?

Кельоглан закрыл глаза и заговорил:

— Не спрашивай, почтенный пастух, не спрашивай. Чытчытыл-бей упал в кувшин с молоком. И вот плачу я, что могу остаться без бея, без эфенди. Молоко вылилось на пол: плачу я, что останусь без сливок и молока. Хылы и Дьшы рвут на себе волосы—плачу я, что задумают они и со мной такое проделать... Стоны соловья зажгли горы и камни — плачу, как бы не перекинулся огонь на наши поля... Роза утеряла свой цвет и запах — плачу я, что к празднику не достану розового масла... У серебристого тополя осыпались листья, засохли ветки — плачу я, что не укроюсь больше в его тени... Из пастушьего источника бьет не вода, а кровь — плачу я, что не попробую теперь студеной чистой

воды. Видишь, сколько бед упало на мою голову. Если не мне, то кому же плакать?

Так говорил Кельоглан. Услышав его речь, пастух сказал:

— Эй, Кельоглан! Тебе ли плакать! Подумай-ка, ведь не о других ты печалишься, а только о себе, о себе самом. «Ах, вдруг останусь без масла, без сливок, ах, вдруг останусь без рук, без ног!»

Услышав его слова, Кельоглан почесал свой плешивый

затылок:

— А ведь верно ты говоришь, пастух! И чего это я своих слез не жалел? Не такое уж у меня горе, чтобы плакать самому и ждать, чтобы еще кто-то меня оплакивал. Я не привык лить в долг свои слезы. Если есть у человека ногти, то он должен чесать только свою голову. Если есть у него глаза, то плакать он должен только из-за своих печалей. Ведь в этом мире нет конца чужим горестям...

Пастух покачал головой:

— Ах, Кельоглан, много ты наговорил, да все не к месту! Если бы было по твоим словам, разве чужие печалились бы так о Чыт-чытыл-бее? А ты, коли считаешь себя человеком, будь совестливым, не отделяйся от людей, и плачь с ними вместе, и смейся с ними. А коли ты еще и джигит, то построй дом для тех, кто утомился в пути. Ведь мир изменяют только руки добрых людей!

Так сказал пастух. Но когда Кельоглан повернулся, то не увидел ни пастуха, ни стада...

Ударил он тогда себя по лбу и присел на камень у источника: сидит и думает о речах пастуха, и о своих глазах, которые так плохо видели, думает.

Тут он сразу и вылечился от своей глупости; встал, пошел к дому Хылы и Дылы.

Те сидят, вдруг видят — открывается дверь, вбегает их Чыт-чытыл. Бросается целовать им руки, полы.

— Дай поцелую тебе руку, отец! — говорит он Хылы.

— Дай поцелую тебе руку, мать! — говорит он Дьшы. Потом уселся к ним на колени:

— Как же вы меня не узнали?