О Вайде — богатом барине, его жене Руже–красавице и о том, что было с ними и до них

Вышел старик провожать зятя с дочерью и говорит:

— Эй, работники, запрягайте лошадей, сколько Пихта прикажет, да грузите все мое богатство. Ни к чему оно мне, старику. Одна у меня дочь и зять один. Пускай все им и достанется.

Вспомнил тут Пихта наказ Зары и просит старика:

— Слушай, тесть мой любимый, мне твоего богатства не надобно, у меня и своего столько, что нам вдвоем всю жизнь не прожить. Подари–ка ты мне лучше вон ту шашку, что у тебя на стене висит.

Заплакал тут старик горькими слезами:

— Ах, зять ты мой дорогой, уж лучше бы ты меня в одной рубашке оставил, все богатство мое увез, чем эту шашку просить. Да ладно, так уж и быть, отдам ради дочери единственной, уж больно ты ей по сердцу пришелся.

И вот снова Пихта с Зарой подъезжают к Москве, к той старой мельнице, где когда–то встретились.

— А теперь, Пихта, ты должен оставить меня. Поставлю я здесь шатер и буду ждать тебя. А ты сразу к царю отправляйся да эту шашку отнеси и напомни ему о его обещании, чтобы не забыл он цыган–конокрадов на волю отпустить. А потом иди к своей жене, ночуй у нее три ночи и приходи ко мне на старую мельницу, на этот раз навсегда.

Так Пихта и сделал. Явился он ко дворцу, а стража его не пускает. Разве к царю просто так попадешь? Доложили его царскому величеству, что какой–то цыган его спрашивает, говорит, шашку волшебную достал для царской милости. Как услышал царь — сразу пропустить велел. И вот Пихта предстал перед царем. Увидел царь волшебную шашку, глазам своим не поверил, мудрецов царских зовет. Три дня возились мудрецы с этой шашкой, все надписи на ней изучали да с книгами старинными сверяли. И вышло по всему, что да — та самая волшебная шашка и есть. Доложили царю. Обрадовался царь:

— Сдержал ты свое слово, цыган, а потому и я от своего слова не отступлю. Дарую тебе свободу, тебе и твоим товарищам. Ступайте куда хотите, но скажи братьям–конокрадам, чтобы они больше не попадались, а не то вот она шашка!

Отпустили по царской милости Боту и Хэладо, вскочили они на коней, и только пыль столбом поднялась. С той поры о них больше никто не слыхал.

Пошел Пихта к своей старой жене, а ноги в свой дом не идут: больно уж полюбилась ему Зара, забыть ее не может. А слово держать надо. Кое–как промучился три ночи и бегом на старую мельницу, к шатру, где его Зара дожидается.

— Все я сделал, как ты мне сказала, жена моя любимая, что мы дальше делать будем?

Отвечает ему Зара:

— Теперь, муж мой дорогой, будем жить по цыганскому обычаю, теперь ты мой хозяин, ты и решай, что дальше делать. Хочешь — кочуй, где тебе понравится, не хочешь — дом поставим богатый. Живи, как ты жил, только меня не бросай.

Всю жизнь Пихта жил оседло, а покочевал немного, и так ему это понравилось, что решил он в кочевье пойти.

— Только, Зара, поедем мы с тобой в те места, где нас цыгане не знают, не могу я в этих краях кочевать. Что обо мне люди скажут? Что бросил свою старую жену, а другую взял, что всю жизнь не воровал, а тут на воровстве попался? Нет, не могу я в этих местах кочевать. Поедем–ка мы с тобой в южные земли, за тысячи верст отсюда.

Сказано — сделано! Запрягли они лошадей и отправились в далекие места, где их никто не знал. Много цыганских таборов повстречали они на пути своем. Завидовали цыгане Пихте из–за жены его, потому что такой красавицы никто не видел. Удивлялись они, какие знаменитые лошади запряжены в их повозку. Как увидят — встанут, глаза выпучат, и каждый думает, мол, не иначе как вор этот цыган, а лошади эти краденые, не может быть, чтобы он их своим умом и талантом нажил. Стали цыгане присматриваться к Пихте. Вот проходит время, видят цыгане: своим умом живет человек, не ворует, а меняет коней. Раз сменяет, два сменяет, глядишь — богатство его увеличивается. Стали приветствовать Пихту цыгане, и опять прошла о нем большая слава. Добрым он был человеком, и бедный люд всегда около него ютился.

Миновал год. Начала жена Пихты мучиться, рожать время подошло. Когда родился сын, подзывает Зара мужа и говорит:

— Вижу я, собираешься ты сына крестить. Но прости меня, муж мой любезный, уж больно нездоровится мне сейчас, не могу я в церковь ехать, давай дадим ему имя сами. Пока. А когда я поправлюсь, тогда и окрестим.

— Хорошо, пусть будет по–твоему, — согласился Пихта, — только каким именем мы назовем его?

Стал думать Пихта, да только какое имя он ни скажет, все не нравится Заре, уже сто имен перебрали, а все жене не по нраву. Любил Пихта свою жену, уважал настолько, что никогда поперек ее слова не делал.

— Так дай, — говорит, — ты сама имя мальчику.