Пэкалэ в родной деревне

Только стемнело, принялась женщина варить, жарить, печь, готовить разные кушанья: были тут и пироги, и жареный поросёнок, и баранина с тушёной капустой. Была тут и водочка, и вина разные, — одним словом, пир на весь мир.

Пэкалэ человек бывалый. Сразу смекнул он, что не для муженька готовила хозяюшка все эти яства, не для него разоделась, как на свадьбу.

И в самом деле, вовсе не для мужа готовила женщина угощение, а для деревенского старосты. А ждала она его, как ждут сватов девки на выданье: то во двор выбегала, то на улицу, всё посматривала, идёт или не идёт староста.

Не то чтоб что-нибудь такое… боже упаси! Староста как-никак самый первый человек на селе, и нельзя его принимать с пустыми руками, словно какого-нибудь прощелыгу. К тому же днём он занят всякими делами и не может прийти, вот он и оказывает ей честь попозднее, вечерком. А дурного тут ничего нет, боже упаси!

Всё у хозяйки было готово: поросёнок до того хорошо поджарился, что шкурка хрустела, баранина тоже, тушёная капуста была готова, от пирогов шёл пар, водка уже красовалась на столе, вино студилось в холодной воде — одного господина старосты недоставало. Как вдруг нежданно-негаданно возвращается муженёк.

Оказывается, в дороге сломалась ось, и пришлось ему, бедняге, воротиться домой её сменить. Завтра уж опять отправится по дрова.

В том-то и сила, чтоб жена мужа любила; верная жена узнает мужа по походке, по кашлю и чоху, даже по свисту бича. Хозяюшка, у которой заночевал Пэкалэ, как раз и была такой доброй и верной женой. Она узнала мужа по скрипу телеги, а скрип этот слышен был зау версту, так что ловкая женщина успела управиться со всеми делами.

Поначалу схватила она подрумянившегося поросёнка и мигом спрятала его за печь, потом положила на печь пирог, а баранину с тушёной капустой засунула в печку; затем она поспешила убрать водку под подушку в изголовье, а вино под кровать. И когда телега въехала во двор, в доме всё было на своём месте.

Не то чтоб что-нибудь такое… боже упаси! Но всё-таки лучше, чтоб муженёк не узнал.

Приехал муж домой и давай жаловаться, как все, с кем приключилась беда, а жена, как все верные жёны, стала утешать его добрыми словами. Пэкалэ, который тоже был из людей порядочных, вышел из своего угла, предстал перед хозяином, извинился за беспокойство и попросил у него приюта.

— Жена, — сказал крестьянин, обогревшись немного в избе, — голоден я. Мне бы чего-нибудь поесть!

Известное дело. В дороге человек всегда проголодается. Конечно, в котомке у него кое-что имелось, да только дома человек неохотно ест то, что брал с собой в дорогу.

— Горе ты моё, — заохала жена, — да откуда ж я тебе возьму еду? Ведь ждала я тебя только к завтрашнему дню. Разве хорошую мамалыжку тебе сделаю, с чесночной подливкой, её и покушаешь…

— Что ж, мамалыга так мамалыга, — согласился муженёк.

Человек, когда голоден, рад и самой что ни на есть плохой мамалыге.

Пэкалэ человек бывалый. Знал он, что и его попросят к столу закусить и перекинуться словечком с хозяином, знал и радовался этому. Сам-то ведь тоже был с дороги и тоже голоден, как всякий уставший путник.

И стали они беседовать с хозяином, а в это время жена готовила мамалыгу. Пэкалэ не дурак, брюху своему не враг: сидит он и голову ломает, как бы заставить хозяйку накормить их не мамалыгой, а жареным поросёнком, таким подрумяненным, что шкурка хрустит, или бараниной с тушёной капустой, или вкусными пирогами; как бы повернуть дело так, чтобы хоть глоток водки выпить или хоть разок приложиться к старому вину.

Ну да уж Пэкалэ не оплошает, у него ведь тоже ум за разумом не ходит! Коли учуял запах, так до стола уж как-нибудь доберётся! Пэкалэ не разлучался с палкой, как всякий порядочный путник, а единственный свой товар, и богатство — телячью шкуру — держал у ног.

Вдруг он нахмурился и как бы невзначай ткнул палкой телячью шкуру.

Хозяин удивился было, чего это он хочет от шкуры, да промолчал. Ведь палка его? Его. Шкура его? Его. Пусть и делает с ней что хочет!

Немного погодя Пэкалэ опять ударил шкуру, да ещё и прикрикнул на неё: «Попридержи язык, кикимора!»

Хозяин опять смолчал. Пэкалэ хлопнул шкуру в третий раз и прикрикнул на неё ещё сердитей.

— Да чего тебе надо от этой шкуры? — спросил хозяин.

Пэкалэ поначалу пожал плечами, сделал вид, что смутился, и, извиняясь, ответил, что не может-де рассказать.

— Видишь ли, — наконец процедил он сквозь зубы, — шкура-то она шкура, да только не совсем простая. Она ведь — пророчица, знает никому не ведомое и рассказывает то, чего и рассказать нельзя.