Царь Баян-Хара

— Крепко думано, верно сказано, — согласился мангатхай.

Ударил он легонько по левой щеке Нарин-Зала-хатан собольим рукавом, и женщина привстала с постели. Ударил он по правой ее щеке выдровым рукавом, и женщина выздоровела. Встала она с постели и ступила так плавно на землю, словно ковыльные травы колыхнулись, заговорила до того ласково, что на плоских каменных плитах трава проросла, а на черной воде пенки вскипели. Так приговаривая, пододвинула она золотой стол и поставила его перед мангатхаем. Убрала хозяйка золотой стол вкусными яствами, убрала серебряный стол крепкими напитками. Круторогий Рыжий мангатхай, как птица, клюет; как волк, глотает.

Взяла Нарин-Зала-хатан близнецов, усадила одного из них на правое колено, другого — на левое и дала им отведать материнского молока.

Только припали мальцы-близнецы к материнской груди, как понял Круторогий Рыжий мангатхай, уразумел своим вещим разумом, что большую промашку сделал.

— Обманула подлая, перехитрила хитрющая! — закричал он и кинулся к Нарин-Зала-хатан, чтобы отнять у нее мальцов-близнецов.

Только собрался он схватить одного из них, как тот обернулся соловьем и взмыл в поднебесье. Только протянул руку к другому, как тот обернулся расплавленным серебром и скрылся в пламени очага. Тогда превратился Круторогий Рыжий мангатхай в семь ястребов и кинулся вдогонку за соловьем. Четырежды облетели они широкую землю, восемь раз облетели высокое небо, стали семь ястребов настигать соловья. Не мешкая, ударился соловей оземь и превратился в три низкорослые черные березки в таежном распадке. А семь ястребов — в семь дряхлых старух, которые начали обрубать без жалости низкорослые черные березки да вязать веники. Еще и солнце не закатилось, как обрубили семь дряхлых старух все ветки на двух березках. Только занесли топор над последней — да не тут-то было! — обернулась она снова соловьем. Снова в семь ястребов превратился мангатхай и кинулся следом. Вот уже и настигать стал. Но коснулся соловей своим крылом морской волны и превратился в семьдесят мальков, канувших в глубине моря. В семьдесят тайменей превратился мангатхай, переловил шестьдесят девять мальков, уже и рот разинул, чтобы проглотить семидесятого, но махнул тот своим серебряным хвостом, снова обернулся соловьем и взмыл над морем. Снова превратился мангатхай в семь ястребов и кинулся за беглецом. Полетел соловей в сторону горы Монгото-ула, влетел в открытое окно того дворца, где жили три ламы Соржи, и забился под подол одного из лам. Огорченный Круторогий Рыжий мангатхай спустился с горы, сел верхом на своего красного пороза и отправился восвояси.

А соловей превратился в прекрасного мальчика к великой радости трех лам Соржи. Стали ламы растить да пестовать ребенка и назвали его Алтан-Шагай-мэргэн. А узнав, что у него есть еще и брат, назвали близнеца Монгон-Шагай-мэргэн. Когда подрос Алтан-Шагай и вошел в мужскую силу, дали ему ламы большое золотое перо, сидя на котором можно было лететь куда захочешь.

Однажды сел на золотое перо Алтан-Шагай-мэргэн и прилетел домой к матери. Взошел он на крыльцо, положил перо в карман и открыл двери дворца. Глянул Алтан-Шагай и глазам своим не поверил: сидит его мать Нарин-Зала-хатан в самом дальнем углу дворца, словно древняя старуха, в пыли запылившаяся, в пепле выпепелившаяся.

Подошел Алтан-Шагай-мэргэн поближе, сел возле очага и закурил трубку.

Тут Нарин-Зала-хатан спрашивает его:

— Чей ты будешь и куда путь держишь?

— Я табунщик царя Томо-Улана, — отвечает мэргэн. — Три года назад потерялся у меня трехгодовалый верблюд. Вот я и брожу по свету, разыскиваю свою пропажу, с каждой горки смотрю на все четыре стороны, спрашиваю в каждом царстве-государстве, но не могу отыскать своего верблюда. Может быть, вы слыхали о нем?

— Нет, не слыхала, — отвечает Нарин-Зала-хатан. — А не говорят ли люди про моих мальцов-близнецов, один из которых превратился в соловья и взмыл в поднебесье, другой обернулся расплавленным серебром и скрылся в пламени очага, когда Круторогий Рыжий мангатхай хотел их съесть?

— Ведать не ведаю, — молвит мэргэн, — но ходили слухи, будто настиг мангатхай несчастного соловья.

— Так я и думала, — заплакала мать. — Если бы живы были мои сыновья, то они бы непременно навестили меня.

Пожалел Алтан-Шагай свою мать и открылся ей, рассказав про все свои злоключения и про своих избавителей да попечителей — о трех ламах Соржи.

Расцеловала мать родного сына, обняв руками его могучую шею, обвив руками его податливую, словно лоза, шею. Так она сильно обрадовалась, что, приподнявшись с места, забывала сесть; присев, думала, что стоит.