Пасхальная сказка

Ненавижу сумрак! Ненавижу! Хоть дядя Сок и говорит, что ненависть – чувство нехорошее, но я все равно ненавижу! И буду ненавидеть всегда! Я люблю свет! Много света! Люблю всходящее утреннее солнце, люблю утреннюю зарю, люблю голубое чистое полуденное небо, люблю даже грустное заходящее солнце. Ведь закатный свет – тоже свет! Я и лунный фальшивый полусвет научился ценить только здесь. Ведь в этом месте, где я сейчас, нет даже лунного отблеска: всегда и везде сумрак. Можно сколь угодно наблюдать за небом – если можно назвать небом это окружающее пространство – оно не изменится. Да и не небо это вовсе. Это просто фон (так сказал дядя Сок и я с ним полностью согласен), причем фон, про который забыли. Здесь нет верха и нет низа, потому что все обитатели этого мира как бы парят в нем, в чем, поверьте, нет ничего привлекательного. И времени здесь нет. «Здесь безвременье», – говорит дядя Сок.

Но я помню Свет, памяти у меня не отнять, я помню белые пушистые, словно пух одуванчика, сметанистые облака. Я помню Солнце, яркий небесный яичный желток, я помню белизну маминой руки, я помню ее светлую добрую улыбку, словно маленькое Солнце, помню белое платье Светлячка, моей любимой девушки. Но здесь нет моей любимой, нет мамы, нет облаков, нет ни малейшей искорки света: вечный сумрак. Нет даже тени, а обитатели мира прозрачны и призрачны. Я могу глядеть сквозь себя. Попервоначалу это меня забавляло, но потом стало раздражать, и теперь я стараюсь на себя не смотреть. Это вечное напоминание о вечном сумраке.

«Это небытие, сынок», – говорит дядя Сок. Он умный, он эллин, а эллины – народ мудрецов. Меня же упрямо все кому не лень кличут скифом, ладно «черняки» – от них и ожидать ничего хорошего нельзя, но так зовут меня все обитатели этого мира. Только я появился здесь – скиф, скиф, скиф... Меня это злит, потому что я никакой не скиф, я урсус! Мое племя жило в лесах у великой реки Ра, а потом на нашу деревню напали эти подлые скифы, скрутили, продали в рабство. Я урсус! Я не могу быть рабом! Люди родились для свободы, а не для клетки. Я бежал, меня поймали, долго били. Я бежал во второй раз. Меня поймали и во второй раз, опять били... Последние слова, которые я слышал, были: «Живодер, ты опять не рассчитал свои силы, ты, его, кажется, убил. Будет тебе выволочка от его хозяина. Этот молодой мальчишка был силен и мог бы пригодиться в хозяйстве». Тот, кому предназначались эти слова, отмахнулся: «Такого добра полно в каждом племени, хозяин богатый, купит еще». Как я потом узнал, этот Живодер не рассчитал удар и рассек плетью мне висок. Вот тогда я и перестал видеть Свет. Нет, я не ослеп, я просто попал в мир, где нет Света вообще. Дядя Сок сказал, что я умер. Но я ему не верю. Как же я умер, если я чувствую, я думаю, я вижу, я передвигаюсь, просто у меня отобрали мое тело и отобрали Свет! Если бы я умер по-настоящему, я бы стал медведем, все урсусы после смерти становятся медведями и спят в берлоге в лесу вечного сна, пока не придет Великая Медведица и не разбудит для того, чтобы дать всем урсусам новые шкуры. Кто был смелым воином или доброй женой – тот получит самую лучшую шкуру, а кто был трусом, подличал и предавал – тот получит разодранную блохастую шкурку, и это навсегда! Мы – урсусы – в это верим! Но для меня будет другой расчет. Ведь мне не исполнилось еще и восемнадцати солнц, на меня даже еще не надевали медвежью шкуру и не заставляли идти через горящую дорогу, порог моей комнаты так и не переступила женщина, которая была уготована мне в жены. Я так и не стал мужчиной. Я любил Светлячка, прекрасную дочь нашего волхва, но скифы напали на деревню накануне свадьбы. Эх, если бы хоть краем глаза повидать ее, посмотреть в ее прекрасные глаза, провести ладонью по ее волосам, сказать одно слово – люблю – и... можно еще терпеть сто, двести, тысячу лет сумрака.

В этом сумраке очень сложно что-то увидеть. Поэтому обитатели этого мира («черняки» зовут нас тенями, хотя какие мы тени) больше чувствуют, чем видят. Все тени внешне почти как две капли воды похожи одна на другую. И в то же время, не знаю, как объяснить, но тень дяди Сока я никогда не спутаю ни с какой другой тенью, потому что есть оттенки, и у каждой тени свой неповторимый оттенок, как узор на кончиках пальцев у живого человека. Только «черняки» без оттенков, но они отличаются размерами. Однако если несколько «черняков» собираются вместе, получается одна большая жирная клякса. Иногда путаешься, думаешь, что идет один «черняк», а потом – хвать – смотришь, раздваиваются на две маленьких кляксы.