Приключения Пиноккио

И Пиноккио отчаянно работал руками, грудью, ногами.

-- Быстрее, Пиноккио! Чудище приближается к тебе!

И Пиноккио собрал все свои силы и поплыл вдвое быстрее.

-- Берегись, Пиноккио!.. Чудище хватает тебя!.. Вот оно!.. Скорее, скорее, иначе ты пропал!

И Пиноккио не плыл, а прямо-таки летел, словно пуля. Вот он уже достиг утеса, и Козочка наклонилась над морем и протянула ему свое копытце, чтобы помочь вылезти из воды...

Но было слишком поздно! Чудовище схватило его. Оно втянуло в себя воду -- почти так, как втягивают куриное яйцо, -- и сглотнуло бедного Деревянного Человечка. Сглотнуло с такой жадностью и силой, что Пиноккио, скатываясь в желудок Акулы, сильно захлебнулся и четверть часа пролежал без сознания.

Когда он пришел в себя, он не знал, где, собственно, находится. Вокруг царила такая глубокая и всеобъемлющая тьма, что ему казалось, что он окунулся с головой в бочку чернил. Пиноккио прислушался, но не услышал ни малейшего шума. Время от времени он чувствовал на лице сильные порывы ветра. Вначале он не мог понять, откуда здесь ветер, но потом заметил, что эти порывы идут из легких чудовища. Дело в том, что Акула страдала сильной астмой, и, когда она дышала, в ее нутре подымался вроде как бы северный ветер.

Сперва Пиноккио бодрился. Но, когда он окончательно убедился, что заключен в теле морского чудовища, он начал плакать и жаловаться и, рыдая, воскликнул:

-- Помогите! Помогите! О я несчастный! Неужели здесь нет никого, кто бы мог мне помочь?

-- Кто может тебе помочь, горемыка? -- послышался из темноты голос, низкий, надтреснутый, как расстроенная гитара.

-- Кто здесь говорит? -- спросил Пиноккио, у которого спина похолодела от страха.

-- Это я, бедный Тунец, который был вместе с тобой проглочен Акулой. А ты что за рыба?

-- Я ничего не имею общего с рыбами. Я Деревянный Человечек.

-- Если ты не рыба, зачем же ты дал себя проглотить чудовищу?

-- Я вовсе не дал себя проглотить. Оно само меня проглотило! А что мы сейчас будем делать в темноте?

-- Мы будем сидеть и ждать, пока Акула нас не переварит.

-- Но я не желаю быть переваренным! -- закричал Пиноккио и опять начал плакать.

-- Я тоже не хочу быть переваренным, -- возразил Тунец, -- но я философ и утешаю себя мыслью, что, ежели ты уж родился на свет тунцом, то лучше тебе кончить свои дни в воде, чем на сковородке.

-- Чепуха! -- воскликнул Пиноккио.

-- Это мое личное мнение, -- возразил Тунец, -- а личное мнение, как утверждают тунцы-политики, следует уважать.

-- Во всяком случае, я хочу уйти отсюда... я хочу бежать...

-- Беги, если можешь.

-- А эта Акула, которая нас проглотила, велика? -- спросил Деревянный Человечек.

-- Представь себе, что ее тело без хвоста составляет километр в длину.

В то время как они беседовали в темноте, Пиноккио вдруг показалось, что он видит вдали слабый свет.

-- Что это может быть за свет вон там, вдалеке? -- удивился Пиноккио.

-- Вероятно, наш товарищ по несчастью, который тоже ждет, чтобы его переварили.

-- Я хочу к нему. Может быть, он какая-нибудь старая рыба, которая сможет мне сказать, как уйти отсюда.

-- Желаю тебе от всего сердца, мой дорогой Деревянный Человечек, чтобы так оно и было.

-- До свидания. Тунец!

-- До свидания. Деревянный Человечек. Желаю удачи!

-- Встретимся ли мы когда-нибудь!

-- Кто может знать?.. Лучше всего не думать об этом.

35. ПИНОККИО НАХОДИТ В ТЕЛЕ АКУЛЫ... КОГО? ПРОЧИТАЙТЕ ЭТУ

ГЛАВУ И ВЫ УЗНАЕТЕ

Пиноккио, простившись таким образом со своим добрым другом Тунцом, пошел, пошатываясь, во тьму. Он двигался в теле Акулы на ощупь, шаг за шагом, по направлению к светящейся точке, которую видел вдали.

Чем дальше он шел, тем явственнее и определеннее становилось светящееся пятно. И после долгой ходьбы он наконец пришел. И, когда он пришел... что же он увидел там? Вы никогда не отгадаете! Он увидел столик с горящей свечой на нем. Свеча торчала в зеленой бутылке. Возле стола сидел старик, белый как лунь или как сбитые сливки, и жевал живых рыбок. А рыбки были такие живые, что то и дело выскакивали у него изо рта.

При виде всего этого Пиноккио охватила столь бурная и непосредственная радость, что он чуть с ума не сошел. Ему хотелось смеяться, ему хотелось плакать, ему хотелось говорить без конца. Но он мог только произнести, заикаясь, несколько отрывочных, бессвязных слов.

Наконец ему удалось все-таки испустить возглас радости, и он бросился к старику на шею с криком:

-- Ах, мой дорогой отец!