Старушка

— Угощайся, если хочешь.

Каково же было изумление женщины: она хватала все подряд обеими руками, набивала свой передник, а в старухином между тем не убывало.

Женщина даже рот раскрыла. А передник ее стал таким тяжелым, таким тяжелым, что не удержишь. И вот досада — прямо на пороге дома руки ее выпустили кончики передника, и все посыпалось на землю. Бросилась она собирать, но тут со всей округи набежали куры, собаки, кошки, свиньи — и ну клевать, лакать, кусать, да

так проворно, что и думать нечего бежать за метлой да разгонять дармоедов проклятых! В мгновение ока ни крошки на земле не осталось.

— Что случилось, кума? — спрашивают соседки.

— Кто-то держит кур да собак, а я их корми!

— Что такое? Что стряслось?

— Да что уж теперь! Идите себе с Богом. Она и слова никому не сказала: а вдруг им

вздумается тоже спросить старуху: «Правда ли, кума, что ты денег не берешь?»

Уж завтра она не оплошает, сама остановит нищенку и, как только та предложит, не будет набивать свой передник доверху, а только наполовину, и довольно.

Старуха же стала как будто избегать ее: уходит до света, возвращается затемно, когда соседка уже не ждет ее у дома и не греется на солнышке.

Между тем люди замечали, что старуха стала волочить ноги, горбиться больше прежнего и тяжелее опираться на клюку, хотя и лицо у нее не изменилось, и голос не ослаб.

И вот однажды увидели, что она остановилась прямо посреди улицы, тяжело дыша, не в силах сделать ни шагу.

К ней подбежали и загомонили разом:

— Что-нибудь нужно, кума?

— Мне нужны три работницы: одна — чтобы в доме прибирать, другая — стирать и гладить, третья — готовить обед и ужин и каждый вечер стелить постель.

— Ты что, шутишь, кума?

— Ничуть.

— А чем платить будешь, коли у тебя даже мелкой монетки нет?

— И-и, деньги что, их позови — они и прибегут.

Соседки переглядывались и потихоньку прыскали в ладонь.

— Бедняга, умом тронулась!

Тронулась не тронулась, а любопытство сильнее, стали они старушку подзуживать:

— Да где ж ты разместишь трех работниц, кума?

— У меня места и на шестерых довольно. Соседки снова — переглядываться да похохатывать.

— Только уговор, — прибавила старуха. — Пусть они живут у меня один год, один месяц и один день, из дома не выходят, с отцом-матерью не видятся.

— Я согласна прибирать в доме.

— Я — стирать и гладить.

— А я — готовить обед и ужин и каждый вечер стелить постель.

— Помните же: кто войдет в мой дом, не выйдет раньше, чем через один год, один месяц и один день.

— Да-да, кума, один год...

— Один месяц...

— И один день...

— Ну что ж, пошли.

Три женщины направились за ней, нисколько не сомневаясь, что все это причуды выжившей из ума старухи.

Подруги проводили их до двери лачуги, смеясь и притворно завидуя их удаче. Те тоже веселились:

— До встречи через один год...

— Один месяц...

— И один день!

Старуха вошла последней и затворила за собой дверь.

Соседки думали, что три подруги тут же выйдут обратно. Прошел час, два, и день прошел, и два дня, а о несчастных ни слуху ни духу.

— Что сделала с ними старая ведьма? Мыслимо ли жить в этой берлоге, в ней и одному-то повернуться негде!

В голове вертелась тысяча догадок, а некоторые даже завидовали трем работницам, да и как тут не завидовать: старуха на все вопросы неизменно отвечала:

— Едят, пьют, спят, лучшего не хотят.

— А чем занимаются?

— Одна в доме прибирает, другая стирает и гладит, третья готовит обед и ужин и каждый вечер стелит мне постель.

— А что лее ты лохмотья носишь, коли есть что надеть?

— Вы бы и рады были носить мои лохмотья! Пустите... Подайте бедной старушке! Подайте!

И уходила, сгорбившись и опираясь на клюку, а к полудню возвращалась, так же сгорбившись и так же опираясь на клюку, с таким нагруженным передником, что едва удерживала его за кончики.

«Вы бы и рады были носить мои лохмотья!» Что бы это значило? Соседки ломали себе голову, строили тысячу догадок, а старуха день ото дня казалась им все таинственнее.

До сих пор любопытство и слухи не шли дальше последнего поворота их улочки. Правда, все знали старушку-побирушку, принимавшую всякое подаяние, кроме монеток, но на эту ее странность никто не обращал внимания.

Однако день ото дня болтовня соседок стала возбуждать любопытство жителей селения, слухи разрастались, искажая события до неузнавае-

мости. Поговаривали уже, что в старухиной лачуге томятся тридцать работниц.

Живы ли, нет ли — поди узнай. И как это нищенка, живущая милостыней и наряженная в лохмотья, держит столько прислуги — и горничную, и повариху, и прачку?

Наконец эти разговоры да пересуды дошли до короля, королевы и королевича.