Двенадцать царевен и заколдованный дворец

Подошли они к берегу, сели каждая в свой челн и поплыли.

А работник сел в челн к самой младшей.

Челны отчалили и поплыли вереницей, как журавли. Только челн младшей царевны все отстает

да отстает. Гребцу удивительно, отчего это нынче челн тяжелее, он изо всех сил налегает на весла, чтобы догнать остальных.

Как только царевны ступили на берег, там музыка заиграла — и не хочешь, да в пляс пойдешь. Сестры живо побежали, зашли во дворец и давай плясать с молодцами, которые их поджидали, и плясали, и плясали, пока башмаки не изорвались.

Парень все время не упускал их из виду. Он тоже пробрался во дворец — и что же увидел? Большие просторные хоромы с плясалищем, едва до конца видать. И сплошь в золоте да в драгоценных каменьях, а кругом в золотых, выше человеческого росту подсвечниках горят факелы. Стены белые, как молоко, сверкают — смотреть нельзя, и на стенах — золотые полоски, а на них сапфиры да рубины огнем горят.

Работник встал в уголке и глядит на все эти чудеса. Да и было на что поглядеть, ведь он и впрямь такого еще не видывал. Но только где уж там на месте-то устоять! Тоже волей-неволей подскакивает да приплясывает; невозможно было удержаться, ноги сами плясали, когда музыка эта играла. Даже подсвечники с факелами, столы да лавки и те подпрыгивали.

И никто на свете даже представить не может, как прекрасна была та музыка, как звучали все вместе органы, дудки, гитары, лютни, трембиты, волынки и много еще чего; самые наилучшие музыканты на свете и то бы рты разинули.

А уж царевны-то!.. Прямо огонь! Пляшут и хороводную, и кадриль, и цыганочку, и парами, и поодиночке, и вприсядку, и с притопом — по-всякому. Тут не только подметки, печенки и то отбить можно.

И вот пляшут они, пляшут до самой зари. Тут вдруг музыка перестала играть, и откуда ни возьмись появился стол — ломится от всяческих яств, какие только на свете бывают. Тут все уселись за стол и давай есть да пить, веселиться, сколько душа пожелает.

А работник сидит в своем уголке, куда притулился, и смотрит, слюнки глотает.

За столом прислуживали арапы в дорогой одежде с разными украшениями.

Встали царевны из-за стола и давай домой собираться.

И вернулись той же самой дорогой, по которой пришли. А парень все следом идет.

Когда они проходили через серебряный лес, работнику тут что-то пришло в голову, он возьми да и сорви с одного дерева веточку.

Тут весь лес громко зашелестел, словно ветер злой налетел на деревья, а ни один листок даже не шевельнулся, не дрогнул хотя бы, как от легкого дуновенья.

Царевны — в переполох.

— Что это было, сестрица? — спрашивают.

— А чему быть-то? — отвечает им старшая из сестер. — Видать, это пташка, что вьет гнездо на башне дворца нашего батюшки, забралась в листву; только она одна и может добраться досюда.

Царевны пошли дальше и вернулись во дворец, в светлицу, где были заперты, тем же самым ходом, как и вышли оттуда.

На другой день работник, навязав букеты для царских дочерей, ловко спрятал сорванную ветку в цветы младшей царевны.

Царевна удивилась, когда он ей подал букет, поглядела на него милостиво, да не могла в толк

взять, как та веточка в ее цветах очутилась.

На другой вечер опять все повторилось. Парень так же тайком шел за ними, только на этот раз сорвал веточку с золотого дерева и опять на другое утро воткнул ее в букет младшей царевны.

И старшая царевна опять успокаивала сестер, когда они испугались, услышав, как шелест про-бежал по лесу, где работник сорвал ветку.

На утро младшая царевна приняла от работника букет цветов со спрятанной в нем золотой веточкой, и сердце ее словно ножом полоснуло.

Она стала искать заделье и, притворившись, что ей вздумалось погулять, вышла днем в сад, а там, приметив на повороте дорожки работника, остановила его и спрашивает:

— Откуда у тебя веточка, которую ты мне в букет воткнул?

— Пресветлая царевна знает, откуда.

— Выходит, ты нас выследил и знаешь, где мы по ночам бываем?

— Выходит, так.

— Как это ты сумел все время ходить следом за нами, и ни одна из сестер тебя не приметила?

— А я тайком.

— Вот, на тебе кошелек с деньгами да помалкивай, никому ни слова не оброни о наших ночных прогулках.

— Я, пресветлая царевна, свое молчанье не продаю!

— Коли я услышу, что ты не держишь язык за зубами, прикажу отрубить тебе голову.

Языком-то она выговорила эти жестокие слова, а сердце совсем другое подсказывало. Показалось ей, что этот работник с каждым днем все пригожее делается.

Когда он на третью ночь опять проорался за ними тайком, то сорвал веточку в лесу с алмазной листвой, и опять шелест прошел по лесу, и опять старшая царевна успокоила младших сестер, уняла их испуг.