Двенадцать царевен и заколдованный дворец

Покинув свое село, парень отправился прямехонько на царский двор и там нанялся прислуживать в царском саду. Садовник принял его радешенек, потому как работник попался опрятный, а то до тех пор ему от царских дочерей не раз доставалось за то, что приставляет к садовой службе всяких уродов.

Но опрятен он хоть и опрятен, да одежонка-то вся — старье и, что уж там говорить, мужицкая, в какой за скотиной ходят. Садовник велел ему в баню сходить, рубаху переменить и дал другую одежу, куда как подходящую для работника при царском саду. Ростом-то он был ладный да крепкий, новая одежка пришлась ему в самый раз.

Кроме других садовничьих дел, главная служба

его заключалась в том, чтобы каждое утро нарвать двенадцать букетов цветов и поднести их двенадцати принцессам, царским дочерям, когда те выйдут гулять по саду.

А этим царевнам было на роду написано, что они замуж не выйдут до тех пор, пока не найдется такой человек, который разгадает тайну их участи, и пока одна из них не полюбит кого-нибудь. Предсказательницы судьбы наделили царевен страстью к танцам. Они просто с ума сходили по танцам и каждую ночь изнашивали в плясе по паре шелковых башмаков.

И никто не знал, где они по ночам танцуют.

Царь стал призадумываться, сколько же можно тратиться на башмаки для своих дочерей и как это никто из добрых молодцев, которые сватались к ним, ни одной не сумел растревожить сердце, видать, ледяное оно у царевен.

Вот по всему царству, да и по соседним царствам-государствам царь повелел слух пустить, что, мол, кто разузнает да откроет ему, что делают по ночам его дочери и отчего каждая за ночь пару башмаков истаптывает, тот пускай любую из них выбирает в жены, какая милее, и он ее замуж отдаст.

Царь держал дочерей под запором в одной светлице, в своем дворце, за семью железными дверями да за семью большими замками. Но что они делают по ночам, отчего этак обувку рвут, никому не было ведомо, ведь никто не видел, чтобы они из дому выходили, да и не могли они выйти.

Видать, им на роду написано всю свою жизнь так прожить. Такая уж участь была им дана.

Как только слух прошел про царево решенье, потекли во дворец сваты: то царевичи, королевичи,

то сыновья важных сановников и даже господ помельче. И какой ни прибудет — на ночь идет сторожить к дверям светлицы, где царевны заперты. Царю каждое утро невтерпеж добрую весть услыхать, а вместо этого ему все только одно твердят: женихов, что с вечера в караул уходили, утром след простыл. Неизвестно, куда девались. Будто в воду канули.

Вот уж пропало одиннадцать добрых молодцев. Раз такое дело, остальные мяться стали, не желают в караул идти. Сладко ли жениться-то на царевнах, которые столько молодцев загубили.

И один за другим съехали они с царского двора, убрались восвояси. Кому же охота жизни своей лишиться?

Тут и у самого царя сердце от страху зашлось. Как это сгинули все женихи, что вызвались подглядеть за его дочерями? И не посмел он больше никого зазывать караулить их.

Волей-неволей приходилось царю каждый день покупать дюжину башмаков, и сокрушался он, что дочери состарятся в девках, засохнут, не бывать им под венцом.

А работник нес свою службу в царском саду как положено. Царевны были довольны букетами, которые он им вручал, а садовник — его работой.

Протягивая царевнам цветы, он и глаз поднять не смел; но когда подавал букет самой младшей, отчего — уж не знаю, вспыхивал, как пион, и сердце так начинало биться, что вот-вот выпрыгнет из груди. Царевна приметила это, но подумала, что парень просто стыдлив и поэтому так перед ними краснеет.

Сегодня так случилось, завтра; видит он, что не

по купцу товар. Да разве сердцу прикажешь? Сердце-то — будь оно неладно! — ему все одно твердит. Парню тоже охота попытать счастья, подкараулить царевен, да опять же, он подумывал и об участи тех, кто до него в караул идти вызывался.

Младшая царевна как-то не утерпела, поведала сестрам, что работник, который им цветы подает, краснеет, как маков цвет, представ перед ними, и что он собою пригож. Услыхав эти слова из уст младшей сестрицы, старшая царевна давай ее корить да на смех подняла, мол, что это ей вздумалось о прислуге такие речи молвить, видать, сердце ее стало податливо и, выходит, вот-вот покориться готово.

Парню сердце подсказывало: пойди к царю, проси дозволенья тоже постеречь у дверей царевниных, да знал сверчок свой шесток и не мог он забыть, сколько молодцев сгинуло, да и боязно было службы своей лишиться, на бобах вовсе остаться! Опять же шибко терзался он мыслью, что как погонят его с царского двора, не видать ему больше царевны.