Поэт

Он поспешил к лодкам, чтобы принять участие в празднике, однако сквозь разговоры и звуки флейты ему то и дело слышался таинственный голос незнакомца, и душа его, казалось, отправилась вслед за ним, ибо он сидел, безучастный ко всему, погруженный в мечты, в самой гуще веселья, и счастливые люди вокруг словно дразнили его своей влюбленностью в жизнь.

Спустя несколько дней отец Хань Фука решил, наконец, созвать всех друзей и родных, чтобы назначить день свадьбы. Но жених воспротивился этому и сказал:

- Прости, отец, если ты сочтешь мои речи непослушанием, нарушением того, чего вправе требовать от сына отец. Но ведь ты знаешь, как велико мое желание достичь совершенства в искусстве поэзии, и, хотя друзья мои хвалят слагаемые мною стихи, я все же знаю, что успехи мои ничтожно малы, что это лишь первые шаги на пути к совершенству. И потому я прошу тебя, позволь мне уединиться на время и заняться упражнением в искусстве создавать стихи, ибо мне кажется, что, став господином своего собственного дома и своей жены, я не смогу предаваться этим занятиям так же свободно, как теперь, когда я молод и не обременен другими заботами. Позволь мне пожить еще немного одной лишь поэзией, которая должна принести мне радость и славу.

Слова его повергли отца в изумление, и он отвечал юноше:

- Я вижу, искусство это тебе дороже всего на свете, если ради него ты готов отсрочить даже собственную свадьбу. Или, может быть, случайная ссора омрачила твою любовь к невесте? Так скажи мне об этом, и я попытаюсь помочь тебе помириться с нею или, если пожелаешь, найти другую.

Но юноша клялся, что любит свою невесту, как и прежде, что нет меж ними даже тени раздора или обид. Наконец он поведал отцу о той странной, пригрезившейся ему встрече на празднике фонарей, о великом Мастере, учеником которого он хотел бы стать и наставления которого были для него дороже всякого счастья.

- Так и быть, - молвил отец. - Я даю тебе еще один год. Пусть этот сон станет на время твоей путеводной звездой, быть может, он ниспослан тебе неведомым богом.

- И возможно, вместо одного мне потребуется два года, - отвечал, помедлив немного, Хань Фук. - Кто знает?

Опечаленный отец благословил сына, и юноша, написав невесте письмо и простившись со всеми, тронулся в путь.

После долгих скитаний он достиг истоков большой реки и вскоре увидел одинокую бамбуковую хижину, и перед хижиной на соломенной циновке сидел тот самый старик, что повстречался ему у дерева на речном берегу. Он сидел и играл на лютне, и при виде гостя, с благоговейным трепетом приблизившегося к его жилищу, он не прервал своего занятия, не поднялся ему навстречу, а лишь улыбнулся вместо приветствия, и пальцы его еще проворнее, еще нежнее заскользили по струнам; дивная музыка, словно серебряное облако, заполнила долину, и юноша, изумленный и зачарованный, стоял и слушал, позабыв обо всем на свете, пока Мастер Божественного Слова не отложил в сторону свою маленькую лютню и не удалился в хижину. Хань Фук почтительно последовал за ним и остался у него, став отныне его слугой и учеником.

Прошел месяц, и он научился презирать свои доселе сочиненные песни, а затем и вовсе вытеснил их из своей памяти. Дни слагались в недели, недели - в месяцы, и вскоре он вытеснил из своей памяти и те песни, которым его научили учителя. Мастер почти не размыкал уст (мотив молчания, типичный для древнекитайской литературы: беззвучное взаимодействие неба и земли невозможно объяснить словами и ему должно соответствовать поэтическое безмолвие) он молча учил его искусству игры на лютне, пока не добился желаемого: душа ученика теперь словно была соткана из музыки. Однажды Хань Фук сложил короткую песнь, в которой описал полет двух одиноких птиц в осеннем небе и которой сам остался очень доволен. Он не решился показать ее Мастеру, однако вскоре запел ее вечерней порой, устроившись неподалеку от хижины, и Мастер не мог не слышать его пения. Он не проронил ни слова. Он лишь тихонько заиграл на своей лютне, и в воздухе тотчас же разлилась прохлада, и сумерки, словно спохватившись, торопливо опустились на землю, подул сильный ветер, хоть и было это в середине лета, и по серому, словно внезапно побледневшему небу полетели две цапли, влекомые томительною жаждой странствий, и все это было настолько прекрасней и совершенней того, о чем поведал в своих стихах ученик, что тот печально умолк и почувствовал себя пустым и бесплодным. И так старик поступал с ним каждый раз, и, когда минул год, Хань Фук уже почти в совершенстве владел искусством игры на лютне - вершины же поэзии казались ему все величественней и неприступней.