Лисенок Вук

Мы можем отдохнуть.

– Нет, не устал, – сопя ответил лисёнок, – но всё-таки отдохнуть неплохо. – И он растянулся на склоне холма, по которому они поднимались; на их пути то здесь, то там торчали головы белых камней, сверкающих в лунном свете.

Подъём становился всё круче, каменистей, высокие деревья сменялись низкорослыми, и приходилось огибать большие кусты ежевики и встречающиеся иногда раскидистые кусты можжевельника.

– «Так» Вуку идти трудно, – пыхтя пожаловался он.

– А как ты хотел бы? – улыбнулась Карак.

– Когда голова вниз опущена, – объяснил он, – то она тяжёлая. Видно…

Лисёнок никогда раньше не взбирался на гору, а эта была довольно крутой.

– Спешить нечего, – Карак добродушно растянулась на земле, – мой дом уже недалеко.

Глубокая мирная тишина царила вокруг. Внизу темнел лес. Он таинственно шумел, и где-то далеко в деревне пропел полночь петух. Может быть, как раз тот, который заманил Кага, когда он, бедняга, чуть не попал в пасть к Вахуру.

– Что за красивый голос у этого… как его там, – поднял лисёнок голову. – Я никогда ещё не слыхал ничего подобного.

– Если будешь умницей, – засмеялась Карак, – я принесу такого «как его там», но уже без голоса. Стоит лисе поймать Курри (так его зовут, чёрт побери), как он теряет голос. Каг, твой отец, конечно, приносил тебе эту птицу, но она уже не пела, и поэтому тебе незнаком её голос. На голове у Курри мясистый гребешок, а жену его зовут Ката.

Подумав немного, Вук сказал:

– Кажется, я его знаю; больше всего люблю от него ножки и грудку. Голову нет.

– И я тоже, – заметила Карак, – но из-за этого мы с тобой не поссоримся. Ноги у тебя отдохнули?

– Давно уже, – храбрился Вук. – А далеко этот Курри? – спросил он: ведь с заманчивыми мыслями о петухе нелегко было расстаться.

– Для тебя далеко. – Карак пошла дальше. – А теперь мы уже дома, – прибавила она, и Вук без предупреждения понял, что разговору конец.

Он бесшумно крался по следу Карак. Выбравшись из густых зарослей ежевики, они вышли к вершине, и перед Вуком открылся незнакомый мир.

Отвесная скалистая стена белела в лунном свете, и рядом зияла пропасть. Сидя в тени, Карак и Вук прислушивались; лисий закон запрещает опрометчиво входить даже в собственный дом.

Царило полное безмолвие.

– Здесь тебе не пройти, – повернувшись к лисёнку сказала Карак, – ведь даже мне приходится быть осторожной. Я тебя понесу.

Вук покорно подставил спину, и Карак бережно взяла его в свои острые зубы.

Старая лиса осторожно шла по узкому карнизу. В жилах Вука застыла кровь, над такой страшной бездной они пробирались, но он всё-таки расслабился, зная, что от него сейчас требуется одно: не шевелиться. Потом тропку пересекла метровая трещина. Карак чуть ли не перелетела через неё, и Вук зажмурился, стукнувшись головой о скалу. Когда он открыл глаза, Карак завернула в небольшую расселину, не видимую ни снизу, ни сверху, и опустила его на землю.

– Мы дома. Иди за мной.

Узкая расселина постепенно расширялась, и они добрались по ней до большого логова с идущими направо и налево ходами, где поместилось бы и два десятка лисиц. Тускло мерцал лунный свет, и Вук с изумлением огляделся.

– Тут замечательно, – удивлённо сказал он, – а я зашиб себе голову. Здесь очень хорошо пахнет. Точно тут есть что-то такое…

– Тут всегда что-нибудь есть, – похвасталась Карак и, достав половину зайца, поделилась с лисёнком, который наелся до отвала.

– Мне нравится здесь, – погодя прокряхтел он, – здесь прекрасно. Я как будто и не ушиб голову. А теперь мне хочется спать.

– Ну и спи, – улыбнулась Карак. – Сюда никто не может добраться. Ни Гладкокожий человек, который стремится все у нас отобрать и съесть, ни собака Вахур, эта продажная тварь. Не выходи отсюда, пока я не вернусь.

В одном углу логова была целая куча сухих листьев, занесённых туда ветром. Растянувшись на них, Вук сквозь сон видел, как Карак прошмыгнула в щель между скалами.

Ночь миновала. Вместо дрожащего мерцания луны в расселину проникла сперва серая мгла, потом живые пробуждающие лучи солнца. Но Вука даже они не разбудили.

Тут что-то заслонило свет, и Карак вползла в логово, держа в пасти Курри, который и на этот раз потерял голос где-то по дороге.

Старая лисица подняла не больше шума, чем лёгкий ветерок; Вук и не проснулся бы, но запах петуха разнёсся в воздухе, и малыш повёл во сне носом.

Карак ласково посмотрела на чуткого лисёнка, который, открыв глаза, сказал:

– Здесь очень хорошо пахнет, и Вук хочет есть.

– Ешь, ешь, сынок, – поощряла его Карак, – для этого я и принесла Курри, который своим пением меряет длину ночи.