Джельсомино в Стране Лжецов

А ведь ты знаешь, они кричат "браво" потому, что он поет хорошо, а не потому, что им не нравится его пение.

Джельсомино закончил песню высокой нотой, которая перевернула обломки, оставшиеся от театра, и подняла огромное облако пыли. Он увидел, что Домисоль, угрожающе размахивая своей дирижерской палочкой, пытался пробраться к нему, перелезая через груды кирпича.

"Певца из меня не получилось, - подумал Джельсомино с отчаянием. - Попробую-ка я хоть ноги унести отсюда подобру-поздорову".

Через пролом в стене он выбрался на площадь. Там, закрывая лицо рукавом, он смешался с толпой и, добравшись до пустынной улицы, пустился наутек с такой быстротой, что на каждом шагу рисковал сломать себе шею.

Но Домисоль, стараясь не потерять его из виду, бросился за ним вдогонку с криком:

- Стой, несчастный! Заплати мне за мой театр!

Джельсомино свернул в переулок, вскочил в первый попавшийся подъезд и, задыхаясь, взбежал по лестнице на самый чердак. Там он толкнул дверь и очутился в мастерской Бананито в тот самый момент, когда Кошка-хромоножка прыгнула туда с подоконника.

Сила таланта и правда нужна, чтоб ожил образ, сойдя с полотна

Бананито так и остался стоять с раскрытым ртом, слушая, как Джельсомино и Кошка-хромоножка наперебой рассказывали друг другу о своих приключениях. Он все еще держал в руке нож, хотя забыл, зачем взял его.

- Что вы намеревались делать ножом? - с беспокойством спросила Кошка-хромоножка.

- Вот как раз об этом я сам себя спрашиваю, - ответил ей Бананито.

Но достаточно ему было окинуть взглядом свою комнату, чтобы снова впасть в самое безнадежное отчаяние. Его картины были столь же плохи и безобразны, как в одной из предыдущих глав нашей книги.

- Я вижу, вы художник, - сказал с уважением Джельсомино, который наконец сумел сделать для себя это открытие.

- Да, я тоже так думал, - с грустью заметил Бананито, - я считал себя художником. Но вижу, что, пожалуй, мне лучше сменить ремесло и выбрать взамен такое занятие, чтобы никогда не возиться больше с кистями и красками. Стану-ка я, например, могильщиком и буду иметь дело только с черным цветом.

- Но и на кладбище растут цветы, - заметил Джельсомино. - На земле ничего нет сплошь черного и только черного.

- А уголь? - спросила Хромоножка.

- Если уголь зажечь, то он горит красным, белым и голубым пламенем.

- А как же чернила? Ведь они черные - и все тут, - не унималась Кошка-хромоножка.

- Но черными чернилами можно описать красочные и затейливые истории.

- Сдаюсь, - сказала тогда Кошка. - Хорошо, что я не поспорила на одну лапку, а то осталась бы теперь с двумя.

- Ну что ж, убедили, - вздохнул Бананито. - Поищу себе какое-нибудь другое занятие.

Пройдясь по комнате, Джельсомино остановился перед портретом человека с тремя носами, который перед этим вызвал удивление Кошки-хромоножки.

- Кто это? - спросил Джельсомино.

- Один очень знатный придворный.

- Счастливец! С тремя-то носами он, должно быть, чувствует в три раза сильнее все запахи мира.

- О, это целая история, - промолвил Бананито. - Когда он поручил мне написать его портрет, то поставил непременное условие, чтобы я нарисовал его обязательно с тремя носами. Мы спорили с ним до бесконечности. Я хотел нарисовать его с одним носом, как и подобает. Потом я предложил ему в крайнем случае сойтись на двух носах. Но он заупрямился. Или три носа, или не надо вовсе никакого портрета. Пришлось согласиться с заказчиком. Видите, что получилось? Какое-то страшилище, которым впору пугать капризных детей.

- А эта лошадь, - спросил Джельсомино, указывая на другую картину в мастерской, - она тоже придворная?

- Лошадь? Разве вы не видите, что на картине изображена корова?

Джельсомино почесал за ухом.

- Может быть. Но мне все же сдается, что это лошадь. Вернее, она скорее бы походила на лошадь, будь у нее четыре ноги. А я насчитал целых тринадцать. Тринадцати ног вполне хватило бы, чтобы нарисовать три лошади, да еще одна нога осталась бы про запас.

- Но у коров тринадцать ног, - заспорил Бананито. - Это известно каждому школьнику.

Джельсомино и Хромоножка, вздохнув, переглянулись и прочли в глазах друг у друга одну и ту же мысль: "Если бы это была кошка-врунишка, мы смогли бы научить ее мяукать. А вот как научить уму-разуму несчастного живописца?" - По-моему, - сказал Джельсомино, - картина стала бы еще красивее, если убрать у лошади несколько ног.