Сказка о ниджаранском базаре

Тогда если он начнёт орать и вырываться это будет только источником веселья для жирномордого урода и его подручных. К тому же наверняка на улице есть люди. Он начнёт орать и извиваться, а его вывалят из мешка передо всеми, они с хохоту помрут, а он потом носа из дома высунуть не сможет: зять великого Шаалтиэля визжал в мешке как щенок, которого собрались топить!

Поэтому Моше лежал довольно тихо, трясся от скачки и молчал, хотя всё тело у него затекло, а живот и грудь начали ныть. С ним тоже никто не заговаривал. Прошло довольно много времени. Холодной струйкой в голову Моше начало затекать опасение, что это вовсе не шутка. Но теперь, когда они явно далеко отъехали от городка, кричать и дёргаться было уже совершенно бессмысленно.

Когда его тело совсем занемело, а мысленно он уже повидал себя и лежащим с перерезанным горлом в канаве, и утопленным в реке, и оставленным в мешке в безлюдном месте, скачка остановилась, его сняли с седла, положили на землю, развязали и сняли мешок.

Узиэль стоял напротив Моше и мрачно его осматривал, два «шакала» стояли по бокам от Моше и внимательно за ним следили как две охотничьи собаки за дичью.

-Рабби Шаалтиэль подымет всех в округе, он подаст жалобу кади3. Вас догонят.-Собственное достоинство его заставило это сказать или страх Моше не знал.

-Не догонят,-кисло усмехнулся Узиэль. И добавил странную фразу:-Даже лучший учитель воинского искусства не способен тягаться с тем, кто каждый день воюет в пустыне.

-Вы меня убьёте?-Моше не выдержал и спросил это не равнодушно и гордо, а дрожащим и срывающимся голосом.

-Нет,-презрительно покривился Узиэль.-Поедешь с нами на базар в Ниджаран.-И снова добавил загадочную фразу:-Не имеет значения, что ты из себя представляешь. Но если один не отдаст сына в войско, второй, так и пойдёт: не будет войска.

-В рабство?!-возмущённо воскликнул думавший о своём Моше.

-Нет!- взвизгнул передразнивая его Узиэль.-Будешь помогать торговать в одной из моих лавок!

Моше перестал вообще что-либо понимать, в голове его всё смешалось, но жизнь у Шаалтиэля отучила его задавать лишние вопросы.

Через минуту он уже сидел в седле сзади самого отвратного из слуг. Скоро они выехали к окружённому наёмными охранниками-ишмаэлитами большому каравану. С этих пор время понеслось как выдёргиваемый из под ног ковёр, а ум Моше будто заснул. Тем более, что он и вправду постоянно спал на пропахших потом и пылью покрывалах, набросанных грудой в одной из повозок. С ним никто не заговаривал, и он, из осторожности, говорить ни с кем не пытался. Да и о чём он мог бы говорить с людьми, обладающими такими харями?! Бежать он не пытался: невозможно было остаться незамеченным, к тому же вокруг была совершенно дикая местность, где он заблудился бы через пять минут, а воду и пищу он искать не умел.

Вообще караван был весёлый. Каждый вечер устраивались попойки, у купцов свои, у слуг и телохранителей - свои. Излишне говорить, что ни на одну из них Моше, единственного чужака в караване, не звали, хотя он, если бы пригласили, присоединился бы. Чего уж там, если уже попал в такое положение! Было невыразимо тоскливо, но отчасти немного приятно, сидеть в темноте под мутно-синим беззвёздным небом, гордо выпрямившись и глядя вдаль на тонкую жёлто-красную полоску заката, время от времени оборачиваясь к яркому отсвету слева или справа, когда оттуда доносился громкий смех или подымался крик.

«Шакалы» постоянно играли в кости с каким-то отребьем, в отдельной повозке ехали женщины, то ли просто блудницы, то ли чьи-то рабыни, к которым время от времени забирались несколько мужчин из каравана. Дикие ссоры и скандалы, кончавшиеся поножовщиной, случались каждый день и из-за любой ерунды. Было даже удивительно, что караван не уполовинился, покрыв свой путь трупами—итогом ежедневного кошмара стали всего несколько лёгких ранений. Моше был весь издёрган и вздрагивал от любого шума и вскрика. Он вёл себя так осторожно, как только мог, чтобы одновременно не вызвать ничьего неудовольствия и не унизить собственного достоинства.

В качестве последнего средства сопротивления он пытался думать, но выходило не слишком удачно, видимо от растерянности и страха.

Конечно он бы не стал заниматься такой дрянью как торговля, но, насколько он знал, его мнение разделяли не столь много иудейских молодых людей, чтобы торговцев надо было набирать силой. Скорее наоборот. Может не все охотно едут в Ниджаран?

Ниджаранский базар был известен на весь мир, к нему вели сотни торговых дорог и торговля здесь не утихала даже ночью.