Чайка по имени Джонатан Ливингстон

-- Интересно, -- думал он, -- коэффициент полезного действия тела в два раза выше, чем был в лучшие мои дни на Земле! При тех же затратах сил я смогу лететь вдвое быстрее.

Перья его теперь сияли теплым светом, а крылья были гладкими, как полированное серебро. И Джонатан принялся последовательно изучать свойства этих новых совершенных крыльев, постепенно повышая интенсивность работы.

Развив скорость в двести пятьдесят миль в час, Джонатан почувствовал, что близок предел скорости горизонтального полета. А на скорости в двести семьдесят три мили он понял, что быстрее лететь уже не сможет. Это слегка разочаровывало. Возможности нового тела, несмотря на все его совершенство, тоже были ограничены. Конечно, максимальная скорость горизонтального полета теперь существенно превышала прежний личный рекорд скорости Джонатана, однако предел все же существовал -- стена, пробиваться сквозь которую предстояло с огромными усилиями.

-- Н-да, -- подумал он, -- а ведь на Небесах как будто не должно быть никаких ограничений...

Но вот облака расступились, и провожатые Джонатана растворились в разреженном тонком воздухе, крикнув напоследок:

-- Счастливой посадки Тебе, Джонатан!

Он летел над морем, впереди виднелась изрезанная бухтами полоска скалистого берега. Чайки -- их было совсем немного -- отрабатывали над береговыми утесами полет в восходящем потоке. Дальше к северу -- почти у самого горизонта -- виднелось еще несколько птиц.

-- Новые горизонты, новые вопросы, -- подумалось Джонатану. -- Почему так мало птиц? Ведь на Небе должны быть стаи и стаи чаек! И откуда усталость -- я как-то вдруг ужасно устал... На Небесах чайки вроде бы не должны уставать. И спать хотеть -- тоже не должны.

Интересно, где он об этом слышал? События его земной жизни отшелушивалась от сознания, рассыпаясь в прах. Конечно, Земля была местом, где он многое узнал, и знание оставалось при нем. Но подробности событий стерлись -- они не имели значения. Так, что-то смутное: кажется, чайки дрались из-за пищи, а он был Изгнанником...

Чайки, тренировавшиеся у берега -- их было что-то около десятка -- приблизились к нему. Ни слова не было произнесено, однако Джонатан чувствовал: они приветствуют его, и он принят, и здесь -- его дом. Подходил к концу день, ставший для Джонатана таким огромным и таким долгим, что даже восход этого дня стерся из его памяти.

И Джонатан повернул к пляжу, взмахнул крыльями, чтобы остановится в дюйме от земли, и легко плюхнулся на песок. Другие чайки тоже приземлились -- но без единого взмаха хотя бы одним перышком. С расправленными крыльями они ловили встречный ветер и плавно приподнимались в самом конце спуска, а затем каким-то образом незаметно изменяли кривизну крыла, останавливаясь точно в момент касания земли.

-- Вот это контроль! -- отметил про себя Джонатан. -- Красиво!

Он бы тоже попробовал, но слишком устал. Поэтому заснул прямо там, где приземлился. И никто не нарушил молчания.

В последующие дни Джонатан обнаружил, что здесь, в новом месте, ему предстоит узнать об искусстве полета едва ли не больше, чем он узнал за всю свою прежнюю жизнь. Однако с одним существенным отличием. Здесь были чайки, мыслившие так же, как он. Для каждой из этих птиц самым важным в жизни было устремление к совершенству в том, что они любили больше всего. А больше всего они любили летать. Это были замечательные птицы -- все без исключения. И каждый день час за часом они проводили в полете, изучая и отрабатывая сверхсложные приемы высшего пилотажа.

Джонатан почти совсем не вспоминал о том мире, из которого пришел он сам и в котором обитала Стая -- сообщество существ, упорно не желавших открыть глаза и увидеть радость полета, и потому превративших свои крылья в ограниченный инструмент для поиска пропитания и борьбы за него друг с другом. Но иногда вдруг вспоминал.

Так он вспомнил о них однажды утром -- они вдвоем с инструктором как раз отдыхали на пляже после отработки серии мгновенных переворотов со сложенными крыльями.

-- Послушай, Салливэн, а где же все остальные?-- молча поинтересовался Джонатан -- он уже вполне освоился с местным искусством телепатического общения, что было гораздо проще туманных и путаных объяснений с помощью криков и кряков.

-- Почему нас так мало здесь? Ведь там, откуда я пришел, было...

-- ...множество чаек -- тысячи и тысячи, я знаю. -- Салливэн покачал головой. -- Я вижу только один ответ: ты -- редкая птица, такие встречаются в лучшем случае одна на миллион.